Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

ВДС не проводят судебное разбирательство; определение «серьезных нарушений» включает такие, которые «повлекли за собой смерть, сильные страдания людей или нанесли серьезные увечья или вред здоровью, которые представляют собой серьезное умаление личной свободы или ущемление человеческого достоинства, которые повлекли за собой крупномасштабное разрушение собственности, а также нарушения, которые своей природой или регулярностью совершения демонстрируют намеренное пренебрежение данной конвенцией»; (iii) запрет на использование ссылки на совершение действий по приказу начальника в качестве оправдательного аргумента вместе с возложением «полной ответственности… на лицо, отдающее приказ, даже если, отдавая его, он действовал в официальном качестве государственного служащего»; и (iv) ряд гарантий справедливого суда, согласующихся inter alia[239] с общими принципами права и человечности.

Достоинства этих предложений ярки и очевидны. Режущее слух выражение «военные преступления» было удалено без отказа от принципа; на деле «преступления против права народов» было более широким понятием, и служило способом добиться той же самой цели на более высоком уровне. Сродство МГП и международного права в сфере прав человека, выдающимся поборником которого был Херш Лаутерпахт, с кристальной чистотой проявлялось в определении серьезных нарушений. А в предложения относительно ссылок на приказ вышестоящего начальника, личной ответственности государственных должностных лиц и гарантий справедливого суда были включены три принципа из числа тех, которые вскоре получат всемирную известность как «нюрнбергские принципы».

Для национально настроенных юристов и военных, мнение которых вскоре приобрело ключевое значение, это было уже слишком. И их недовольство усиливалось в связи с тем, что все эти нововведения дошли до них только накануне конференции. Документ МККК, озаглавленный «Замечания и предложения», в котором появились эти новые предложения, датирован февралем 1949 г. (речь идет об английском переводе), однако никаких его следов в Уайтхолле не обнаруживается вплоть до последней недели марта; что же касается американцев, то их делегация впервые увидела «эти беспрецедентные рекомендации», только прибыв в Женеву[240]. Можно предположить, что делегации, которые ехали из еще более отдаленных мест, оказались в той же ситуации[241].

Среди англоязычных делегаций реакция была смешанной. Какое-то развитие, выходящее за рамки Стокгольмского проекта, ожидалось, но не столь далеко идущее. Немедленно возникло желание найти поводы для отклонения этих предложений. Для американской и некоторых других делегаций предпочтительным предлогом было запоздалое поступление документа, для британской (что весьма характерно, учитывая нервную реакцию Уайтхолла на все действия МККК, которые, по мнению британского внешнеполитического ведомства, могут осуществлять только государства) – тот дополнительный факт, что новость о разработанных предложениях поступила от МККК, а не от швейцарского правительства[242]. С другой стороны, общественный энтузиазм в отношении разработок такого рода был велик, и никто не мог отрицать, что в то время, когда звезда Нюрнберга столь ярко светила на небосклоне, сама идея обеспечить, что сфере международного права слова не расходятся с делами, была весьма привлекательной. Вдобавок невозможно было оставить без внимания эти радикальные предложения как «нереалистичные». Они были внесены рукой МККК, но голоса принадлежали людям, сведущим и в военной, и в правовой области. Мутон был одновременно капитаном голландского военно-морского флота и судьей в верховном апелляционном суде своей страны, Филлимор входил в группу обвинения в Нюрнберге, а Лаутерпахт в своем качестве редактора классического трактата Оппенгейма по международному праву и эксперта, выбранного Министерством обороны для ревизии той части «Руководства по военному праву», которая была посвящена праву войны, никоим образом не относился к числу юристов-международников, вызывавших у генералов недоверие. Одобрение со стороны голландской делегации, несомненно, спасло жизнь этим предложениям. Но не уберегло их от радикального хирургического вмешательства. Чьи руки держали скальпель и почему – это еще предстоит выяснить. Операция осуществлялась по большей части без зрителей, в период между маем и серединой июля группой западных стран, в которой, как потом говорил Ходжсон (в частной беседе) и Мутон (публично), Великобритания играла наиболее активную роль[243]. Когда пациент вновь был выставлен на всеобщее обозрение, у этих предложений оказались отсечены все элементы, которые делали их столь интересными с точки зрения прогрессивного законодателя.

Как позже писал Ходжсон, новая редакция «была тщательно составлена так, чтобы избежать любого упоминания о преступлениях, не допустить никаких конкретных ссылок на какой бы то ни было конкретный международный трибунал, а также чтобы не создать прецедента, который мог бы войти в противоречие с существующим международным правом»[244]. Кроме того, часть, посвященная «приказам вышестоящего начальника», бесследно пропала. По той враждебности, с которой военные в целом ее воспринимали, можно с полным основанием предположить, что они были особенно рады это видеть.

О смелости предложений МККК и его юристов свидетельствует то, что даже после того как столь многие их предложения были отброшены, осталось достаточно, чтобы можно было отнести общие статьи об уголовных наказаниях и серьезных нарушениях к числу самых ярких нововведений конвенций, которые, хотя и были приняты без особых дальнейших споров в 1949 г., причинили западным правительствам много головной боли в последующие годы, когда они столкнулись с проблемами проведения их в жизнь. Те дискуссии, которые имели место, касались в основном серьезных нарушений. Эти дискуссии состояли из двух частей. Первая относилась к решению вопроса о том, должны ли серьезные нарушения быть охарактеризованы как преступления? Никто не сомневался, что они являются преступлениями и что обычный человек, безусловно, сочтет, что их подробное описание в конвенциях делает уместным их характеристику как международных преступлений. Стокгольмский текст уравнял их с военными преступлениями, МККК и консультанты, работавшие с ним в зимние месяцы, назвали их преступлениями против права народов. Но теперь, на Дипломатической конференции, разгорелась напряженная борьба между (если ограничиться указанием лидеров с каждой стороны) СССР, страстно желавшим, чтобы слово «преступления» оставалось в тексте, и США, готовыми на все, чтобы его оттуда исключить[245]. Почему? Объяснение не сводится к очевидным причинам. Доводы, приводившиеся во время дискуссии в качестве объяснения неприемлемости слова «преступления», были таковы: «Во-первых, потому, что это слово имеет разный смысл в национальных законодательствах разных стран, а во-вторых, потому, что деяние только тогда становится преступлением, когда оно наказуемо в соответствии с уголовным законодательством. Данная конференция не занимается выработкой международного уголовного права, а предпринимает усилия к тому, чтобы внести в национальное уголовное законодательство стран определенные деяния… которые становятся преступлениями, будучи включенными в национальное уголовное законодательство»[246].

В первой фразе приведенной выше цитаты в слегка завуалированном виде содержится опасливая уверенность стран Запада в том, что Советский Союз и его союзники будут распространять значение слова «преступления» на все, что они считают преступлениями. Как уже упоминалось, представлялось вполне вероятным, что