Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

Разумеется, некоторая нереалистичность, которую можно обнаружить в этих положениях, главным образом коренится в неявном допущении – которое, вдобавок, проходит красной нитью через все МГП, как это и должно быть, – о том, что обе стороны военного конфликта в определенной степени проникнуты законопослушной доброй волей. Возможно, отсутствие такой доброй воли имеет меньшее значение, когда этими сторонами являются вооруженные силы, чем когда одна сторона – это армия, а другая – гражданское население. Даже если солдаты армии противника испытывают неприязнь или обучены испытывать неприязнь друг к другу, дисциплина, которой они в обычных условиях подчиняются, может обеспечить определенное уважение к закону. Кроме того, те покровительствуемые законом враги, с которыми они, вероятнее всего, столкнутся лицом к лицу, – сдавшиеся или взятые в плен, искалеченные, – по определению скорее всего не будут в дальнейшем представлять собой источник угрозы или беспокойства для них. Однако армия находится с гражданским населением неприятеля в иных отношениях. Вместо опознаваемых категорий солдат, таких же, как они сами, которых, встретив один раз, вероятнее всего, больше не встретишь, появляется масса людей, чуждых солдатам во многих отношениях, среди которых приходится жить. Едва ли можно себе представить полностью покорное оккупированное население, а если такое и существует, оно по всем традиционным канонам (как то: националистическим, патриотическим, коллективистским, племенным) заслуживает презрения. Маловероятно, чтобы население не выказывало никакой враждебности и сопротивления по отношению к незваному, сильному и опасному чужаку. Соответственно неизбежно возникают неловкие вопросы о том, с каким количеством неприятностей оккупант должен быть готов столкнуться, и насколько жестко ему позволено повести себя, когда количество этих неприятностей станет невыносимым. Из опыта самых крупных трибуналов по военным преступлениям – это, прежде всего, «процесс Верховного главнокомандования»[170] и «процесс о заложниках»[171] – очевидным образом вытекает предупреждение, что жесткость не может заходить дальше определенного предела, не становясь незаконной; но ни из одного из них не следовало, что оккупант должен пассивно терпеть любые унижения и любой вред, которые оккупированное население решит ему нанести.

Те части Конвенции о защите гражданского населения, которые рассматривают вопросы поддержания безопасности и порядка, показывают, каким образом Дипломатическая конференция смогла пройти по этому натянутому канату. Они были необходимым дополнением к статьям, защищающим гражданское население, которые в противном случае воспринимались бы как чистой воды фантазии. Прежде чем удалось выработать все формулировки, пришлось пройти через многочисленные споры, разрешить целый ряд малоприятных недоразумений. Страны, пострадавшие от недавней оккупации, сочли их горькой пилюлей, которую им пришлось проглотить. Страны с опытом оккупантов опасались уступить слишком много. Только по одному пункту своих требований в отношении безопасности они были полностью удовлетворены – соответственно к неудовлетворению и разочарованию других стран и МККК. Речь идет о ст. 5, разрешающей государствам арестовывать и, если это является абсолютным требованием военной безопасности, заключать под стражу incommunicado[172]гражданских лиц, подозреваемых в шпионаже, саботаже или другой деятельности, «враждебной для безопасности» соответствующих государств, будь то на их собственной территории или на территориях, которые могли быть ими оккупированы. Это слишком напоминало практику стран Оси, чтобы не вызвать жесткую критику. Представитель МККК сделал это положение предметом своего комментария во время выступления на дискуссии по последнему голосованию. МККК, заявил он, хотя и рад предоставить помощь в качестве эксперта для работы на конференции, считает уместным предоставить государствам обсуждение «самих статей».

«Но едва ли можно удивляться тому, что МККК, который занимался и занимается исключительно вопросами гуманитарного характера, не может забыть о тех трагических ситуациях, когда тысячи людей были брошены в тюрьмы и отрезаны от всего мира, просто потому, что они были сочтены [на основе субъективных суждений государств – мог бы добавить он] представляющими угрозу безопасности государства, и таким образом они были лишены права на посещения представителями Комитета»[173].

Ничего подобного не было в проектах текстов 1947 и 1948 г. Но дипломатические документы США, Великобритании и стран – членов Содружества наций показывают, как нарастало давление в течение этих лет, достигнув такого уровня, что министерства внутренних дел, с одной стороны, и министерства обороны – с другой, отказывались ставить свою подпись, если их требования, касающиеся безопасности, не будут учтены. Раздражение делегации США по поводу необходимости постоянного пересмотра позиции задним числом из-за соображений, связанных с безопасностью, несколько умерялось наблюдением, что большинство других делегаций оказались в такой же ситуации[174].

С целью поддержания безопасности и общего порядка на оккупированной территории Конвенция о защите гражданского населения предписывает следующее: во-первых, сохраняется нормальное функционирование обычного уголовного права данной территории; во-вторых, в тех случаях, когда функционирование этого права подрывается отказом от сотрудничества со стороны должностных лиц, его обеспечивающих, или оказывается в любом случае непригодным для удовлетворения требований оккупанта в сфере безопасности и его военных нужд, то его военными судами должно применяться его собственное уголовное право. По поводу природы и размера наказаний, которые может применять оккупант, возникли серьезные разногласия. И снова, как и всегда, на всем протяжении процесса выработки этого законодательства проблема состояла в том, чтобы примирить взгляды тех, кто столкнулся с самой жестокой разновидностью военной оккупации, и тех, кто смирился с тем, что военная оккупация не может быть приятным делом. Последние приложили неожиданно большие усилия, чтобы умиротворить чувства первых. Они проследили, чтобы ст. 33 и 34 Конвенции о защите гражданского населения установили в самых категорических выражениях незаконность коллективных наказаний и «всяких мер запугивания и террора». Они разъяснили то, что осталось неясным по итогам важнейших трибуналов по военным преступлениям, а именно что не только казни заложников, но и взятие заложников как таковое является незаконным. Они еще больше дистанцировались от эксцессов времен Второй мировой войны, согласившись с полным запрещением репрессий против гражданских лиц (понимаемых как отдельная категория лиц, защищенных конвенцией). Они согласились на разнообразные запреты физического и морального жестокого обращения по отношению к гражданскому населению (ст. 27, 31 и 32). Они даже согласились, причем некоторые после долгого самокопания, на то, чтобы не применять смертную казнь в качестве наказания за преступления, совершенные «с единственным намерением повредить оккупирующей державе, и если это правонарушение не является посягательством на жизнь или физическую неприкосновенность личного состава оккупационных войск или администрации, не создает серьезной коллективной опасности и не наносит серьезного ущерба имуществу оккупационных войск и администрации или используемым ими объектам» (ст. 68).

Но, зайдя уже