Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

«Одна из целей законов войны – обеспечить, чтобы конкретный индивид выбрал, к какой категории он будет принадлежать, и чтобы ему не было позволено пользоваться привилегиями обеих категорий; в частности, индивиду не разрешается убивать или ранить военнослужащих армии неприятельской страны, а затем, если он будет взят в плен или его жизнь окажется в опасности, притвориться мирным гражданином»[177].

Однако именно к этому и стремится всякий партизан, не будучи ограничен самыми жесткими мерами контроля; более того, именно этого в основном от него требует теория революционной войны.

Второй труднорешаемый вопрос касается чувств и принципов, связанных со второй составной частью старого права войны – jus ad bellum, – которая, как уже отмечалось, начала возвращаться в умы людей середины XX в. по мере того, как они стали стремиться избавить мир от проклятия немотивированной агрессии. Если сформулировать вопрос просто и непосредственно, то он звучит так: не должно ли jus in bello быть более снисходительным к иррегулярным комбатантам, сражающимся за дело, которое jus ad bellum объявляет справедливым? И что может быть более справедливым, более неоспоримо оправданным, чем защита патриотом своей родины от явного агрессора? Партизаны – участники движений народного сопротивления были, разумеется, весьма склонны именно так воспринимать свои отчаянные действия и сильно обижались на отсутствие симпатии со стороны закона к тому, что они должны были делать в своем непростом положении «иррегулярных» бойцов; но точно такие же чувства могли испытывать и гражданские люди, когда они стремились любыми доступными им средствами исполнить то, что они считали своим патриотическим долгом.

Интересно отметить, какие доводы в защиту точки зрения гражданского населения на конференции 1949 г. приводил глава датской делегации д-р Георг Кон. Ко все большей досаде традиционалистов и профессиональных военных он настойчиво повторял, что гражданское население, использующее насилие для защиты самих себя и/или своей страны против незаконной агрессии, как он упорно продолжал это называть, не следует судить по всей строгости закона, как это традиционно утверждалось. Его подход смущал традиционалистов, во-первых, потому, что все то, что он говорил о незаконной агрессии, было правдой (Устав ООН и решения Международного военного трибунала были свежи в памяти и не давали забыть об этом) и, во-вторых, потому, что они вынуждены были говорить, что, несмотря на справедливость его заявлений, к делу это не относится. Поступая таким образом, они выставляли на всеобщее обозрение неудобный факт, который мог смутить доброжелателей МГП, а именно что оно применяется беспристрастно и в равной степени к обеим или ко всем сторонам вооруженного конфликта независимо от правомерности причин, по которым эти стороны в нем участвуют. Юристам это известно под именем доктрины равенства воюющих сторон. Но каким бы неудобным ни был этот факт, он может быть оправдан с этической точки зрения. Справедливость или несправедливость войны бывает трудно установить. В той степени, в какой сообщество государств заинтересовано в установлении вины или невиновности стран, эта задача возлагается на другие отрасли международного права и организации, а не на МГП и представляющие его органы. Вероятно, самое большее, что они могут делать, – бороться с нарушениями jus in bello. В любом случае история и опыт показывают всем, кто способен воспринимать чужую точку зрения, что убежденность в своей исключительной правоте не обязательно способствует соблюдению гуманитарных норм. Последняя попытка д-ра Кона отстоять свою позицию была предпринята на пленарном заседании 26 июля, на котором делегаты в последний раз просматривали статьи новой Конвенции об обращении с военнопленными. Сэр Роберт Крейги выступил с «официальным» ответом.

«В международном праве считается, во-первых, что государства, которые намеренно санкционируют начало военных действий без предварительного объявления войны или соответствующего ультиматума, совершают преднамеренное правонарушение, но тем не менее они оказываются в состоянии войны. Во-вторых, считается, что государства, которые позволяют себе быть втянутыми в состояние войны из-за несанкционированных враждебных действий своих вооруженных сил, совершают международное правонарушение, но они, тем не менее, оказываются в состоянии войны. В-третьих, считается, что во всех этих и аналогичных случаях должны применяться все законы ведения войны, поскольку война остается войной с точки зрения международного права, даже если она начата противозаконно[178].

Таким образом, гражданскому населению не следует предоставлять (речь идет, напомним, о межгосударственных вооруженных конфликтах) никакой защиты или привилегий в дополнение к тому, что предписывается в определении прав и обязанностей оккупирующих сторон, данном Конвенцией о защите гражданского населения. Лицо, оказавшееся в условиях военной оккупации, но не желающее быть таковым и оказавшее сопротивление, будет классифицироваться либо как гражданское лицо, нарушающее уголовное законодательство оккупантов, либо как законный комбатант, подпадающий под новые правила, определяющие статус комбатантов. Эти правила включены не в Конвенцию о защите гражданского населения, а в ст. 4 Конвенции об обращении с военнопленными. Некоторые из наиболее важных нововведений носили в равной степени политический и военный характер. Наиболее серьезным изменением стала легитимизация вооруженного сопротивления на оккупированной территории. В формулировках Гаагских правил подразумевалось, что как только произошла оккупация de facto, партизанское сопротивление ей не допускается de jure, и то же самое утверждала стандартная военная доктрина. Можно было спорить по поводу того, что составляет признаки оккупации, но участник сопротивления не обладал преимуществом толкования сомнения в его пользу. Теперь же вопрос был решен определенно. Если надлежащим образом «организованное движение сопротивления» может соблюдать условия проведения военных операций (описанные ниже), оно может законно действовать на территории, как бы основательно она ни была оккупирована. Два других нововведения освобождали такие движения от клейма незаконности, которым во время последних войн германское правительство клеймило все вооруженные силы и группировки, признающие лояльность другим национальным органам власти, нежели те, которые Германия сочла нужным признать. Наиболее очевидным примером может послужить правительство «Свободной Франции», находившееся в изгнании, в противоположность правительству, получившему разрешение находиться в Виши. Теперь же нашлось место не только для «личного состава регулярных вооруженных сил, считающих себя в подчинении правительства или власти, не признанных держащей в плену державой» (это как раз случай Forces Francaises de l’Interieur[179], когда речь идет об их действиях на оккупированной территории), а также для «личного состава организованных движений сопротивления, принадлежащих стороне, находящейся в конфликте». Как разъясняется в официальном комментарии МККК, слово «принадлежащих» следует понимать в достаточно вольном и расширительном смысле, чтобы охватить все многообразие ситуаций, имевших место во время Второй мировой войны[180].

Все участники партизанской войны, которые хотят иметь статус законных комбатантов, должны соответствовать следующим условиям: они «а) имеют во главе лицо, ответственное за своих подчиненных; b)