Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

устроило бы, если бы на этом была поставлена точка. Но последнее слово осталось за СССР. Советский блок выступил с девятью речами, более или менее одинаковыми, а «Правда» отметила, что «советский представитель Морозов разоблачил Ходжсона (sic!) как адвоката англо-американцев, которые… предпочли остаться в тени»[144]. По крайней мере в этом утверждении Москва была права.

Все это представление завершилось отклонением предложенного Советским Союзом проекта резолюции как «неприемлемого» 35 голосами против 9 при 5 воздержавшихся. Одним из воздержавшихся был полковник Рао из Индии, немедленно выразивший чувства, которые, без сомнения, разделяли многие из тех, кто голосовал с большинством. ООН, сказал он, теперь стала самым подходящим местом для обсуждения проблемы оружия массового поражения. Поэтому Индия могла не голосовать за резолюцию СССР. Но точно так же она не могла занять такую «бесплодную позицию», как голосование против нее. Резолюция «указала на проблему, которую следовало решать позитивно и конструктивно»[145]. Дальнейшее подтверждение трагической двойственности отношения большинства делегаций содержалось в речи главы делегации Швейцарии господина Плинио Болла, речи, метко охарактеризованной де ла Праделем как „une intervention nuancée“[146].[147] Отмечая, что его правительству придется голосовать против советской резолюции (поскольку она выходила за рамки задач конференции), он выразил уверенность, что подобного рода голосование не будет воспринято как безразличие к насущной и все более нарастающей необходимости предотвращения войн и поиска решения конкретного вопроса, связанного с ведением войны, чего СССР требует от них. ООН и КАЭ в настоящий момент стремятся найти это решение:

«Не нам судить о деятельности этих организаций и тем более давать им советы, но мы могли бы выразить желание и надежду, что эти международные организации добьются успеха в решении взятой на себя задачи во благо всех народов. Желание маленькой страны, у которой нет материальной мощи, как мы все прекрасно осознаем, имеет мало значения, но, как гласит мудрость всех времен и народов, лучше зажечь одну маленькую свечку, чем проклинать темноту»[148].

Годом позже МККК предстояло пойти на большой риск, зажигая еще одну свечку.

Дипломатическая конференция закрылась через три дня, 12 августа. После прямой конфронтации между Востоком и Западом по поводу атомного оружия, занявшей основную часть времени 9 августа, непрекращающегося подчеркивания политических и национальных позиций, которое продолжалось при обсуждении всех остальных резолюций на конференции, и выражения сомнений (в основном со стороны советского блока, США, Великобритании и Израиля) и сожалений (в основном со стороны Св. Престола и МККК), а также проявлений большого самомнения (Мексика и Монако), которые последовали за формальным голосованием по конвенциям 11 августа, церемония закрытия была – после того как был побит последний козырь СССР насчет «массового уничтожения» – образцом безмятежности и спокойствия[149]. Выступали только трое. Председательствующий на конференции господин Макс Петипьер, слагая с себя полномочия, которые, по всеобщему признанию, выполнял с блеском, трезво оценил достижения конференции и напомнил, что все участники должны, тем не менее, чувствовать глубочайшее желание, чтобы конвенции, которые они выработали, никогда не понадобились. Затем наступила очередь заключительных славословий. Эту часть мероприятия гениально провели полковник Ходжсон, опять-таки охотно взявший на себя роль выразителя взглядов Запада, и обходительный глава советской делегации генерал Славин. Побуждаемые первым и поддерживаемые вторым, «делегаты встали и шумной овацией выразили глубокую благодарность [Швейцарии и Женеве]». Г-н Петипьер кратко поблагодарил участников конференции в ответной речи, пожелал всем благополучно добраться до дома и объявил Дипломатическую конференцию закрытой. Часть дела, и далеко не самая маловажная, стала достоянием истории. История же всего остального только начиналась.

Глава 5

Выработка женевских конвенций

Защита гражданского населения

Это был многолетний проект Красного Креста, которому опыт 1939–1945 гг. придал новую актуальность и направленность. К концу Второй мировой войны идея защиты гражданского населения выросла в важнейший вопрос международного масштаба. Не было и нет ничего важнее для МГП, чем разграничение комбатантов и некомбатантов, что примерно соответствует, в переводе на обыденный язык, разнице между военными и гражданским населением. Гуманитарное сообщество, решив по возможности не принимать во внимание свойственные современному миру всевозможные тенденции к тому, чтобы затушевать или даже уничтожить эту разницу, упорно стремится утвердить мысль о том, что мирных людей следует щадить настолько, насколько позволяет реальность современной войны. Огромные страдания, которые люди испытали в период между 1939 и 1945 г., были связаны с одной из трех основных ситуаций: а) гражданские лица, проживавшие в другой стране или путешествовавшие по ней в тот момент, когда эта страна становилась официально вражеской для их собственного государства, и поэтому их как враждебных иностранцев заключали под стражу или подвергали жестокому обращению в какой-либо другой форме; б) гражданские лица страны, которую противник подверг военной оккупации; в) гражданские лица воюющих государств, страдающие от атак противника, которые могут быть направлены непосредственно против гражданского населения либо поражать его случайно, как это особенно часто бывало вследствие воздушных бомбардировок.

С общегуманитарной точки зрения ни об одной из этих трех категорий страданий гражданского населения нельзя сказать, что она нуждается в большем или меньшем внимании, чем остальные. Однако политические обстоятельства диктовали, чтобы защита, согласно новой конвенции, должна была в основном предоставляться только пострадавшим в первых двух случаях, т. е. когда они являлись «враждебными иностранцами» и «гражданским населением под вражеской военной оккупацией». Причем большинство европейских государств на конференциях 1947–1949 гг., занимавшихся выработкой нового законодательства о защите гражданского населения, ощущали себя в первую очередь представителями людей, пострадавших именно от вражеской военной оккупации. Наиболее сильно пострадавшие от бомбежек Германия и Япония не могли заявить и отстаивать свою позицию, в то время как у «специалистов по бомбежкам», США и Великобритании, была масса причин не допускать, чтобы такая позиция была представлена. Как мы уже видели, вопрос об этом был поднят СССР и его союзниками в той малой степени, в которой это допускалось компетенцией и процедурными правилами; но мотивы для этого были смесью политических и гуманитарных устремлений, которые представлялось возможным разделить, но в любом случае наличие политической составляющей было настолько очевидно, что давало возможность «бомбометателям» дискредитировать эту инициативу и настроить большинство (среди которого могли присутствовать самые разные настроения) против тех, кто ее выдвинул.

МККК придерживался другого подхода к этой проблеме, который наверняка трудно было морально дискредитировать, но против которого возникло столько возражений, касающихся его военной реализуемости, что из него фактически тоже ничего не вышло. Этот подход состоял в создании хорошо известных «женевских зон», т. е. четко обозначенных территорий, исключенных из военных операций