Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

едва ли можно сказать, что они созданы им, но в то же время трудно не увидеть, что они являются неизбежным следствием его существования. Его подчеркнутая «швейцарскость» (к которой следует добавить его статус частной организации) больше не является самоочевидным доказательством нейтральности, как это было в прошлом в политически более простые времена и в годы восхождения Европы. Нейтральность, как она понимается юристом-международником и дипломатом, не производит ipso facto особого впечатления на современного человека со сложившейся у него в голове картиной мира, разделенного на Север и Юг, и интересами международных финансов и торговли, которые он держит в уме. И он будет тем более невосприимчив к идее нейтральности, если в его голове свили себе гнездо еще и идеи марксизма-ленинизма. А тем, в чьих глазах международное сообщество разделено на революционные и контрреволюционные государства, нейтральность будет казаться просто невозможной, чистой утопией и фантазией; вряд ли можно сомневаться, какое место будет занимать Швейцария в такой редукционистской схеме восприятия мира. Упорное подчеркивание МККК своей полной независимости от Федерального правительства Швейцарии также не может убедить искушенных наблюдателей, хотя очевидная симпатия, взаимопомощь и личные связи между тем и другим также могут их не особенно волновать.

Признавать, что МККК в определенной степени вовлечен и в дела страны, для которой он является столь выдающимся предметом гордости, и в политические процессы в рамках международного сообщества, где он играет важную роль, не означает утверждать, что все это неестественно или неразумно. И, что еще более важно, это не значит, что подобная вовлеченность обязательно наносит вред или вносит элемент предвзятости в ту деятельность, которую осуществляет эта организация во имя человечности, руководствуясь прежде всего принципами нейтральности и беспристрастности, соблюдение которых она считает своим долгом. Некоторые государства в те периоды, когда они увлекались идеями марксизма-ленинизма или их маоистской версией, утверждали, что в этом якобы присутствует пагубная и преднамеренная буржуазная предвзятость, но такое мнение не разделяется серьезными аналитиками и комментаторами, изучавшими деятельность МККК с особой тщательностью. На деле бывали и ошибочные суждения, и неповоротливость, и небрежная работа, но не всегда и не только из-за неспособности или неумелости отдельных людей. Белые европейцы, преобладающие среди рядовых сотрудников МККК, могут, сами не осознавая того, вызывать обиду и подозрение в странах и на континентах, где население особо чувствительно к проблемам цвета кожи и стилю поведения, а МККК не всегда может выйти победителем в тонких играх дипломатии и PR, в которые он вынужден играть против коварных партнеров, стремящихся перехитрить его. Но, отмечая эту вовлеченность в политику и затруднения, которые порой ее сопровождают, мы лишь тем самым признаем, что выполнение МГП своих функций в политических ситуациях (которыми в определенной степени всегда являются вооруженные конфликты) не может постоянно и повсеместно осуществляться без определенной осведомленности и навыков в сфере политики. Это, однако, не означает, что политическая сторона деятельности МККК должна затрагивать и ее гуманитарную сторону, которая реализуется там, где его миссия наиболее значима, – в полевых условиях.

Помимо всего сказанного о том, что гуманитарная нейтральность и беспристрастность способны противостоять политическим бурям и грозам, бушующим вокруг, следует остановиться и на других, более реальных и серьезных, опасностях. Самая большая из них формулируется очень просто: идеи нейтральности и беспристрастности непостижимы и недоступны восприятию определенных типов бойцов и в некоторых ситуациях во время вооруженных конфликтов. Ни в какой другой части исследования, посвященного функционированию МГП в современном мире, факторы различия культур и разрывов в историческом развитии не имеют столь большого значения, как в данной сфере. Старое право войны развилось в современное МГП в результате процесса, обладавшего определенной степенью видимой исторической преемственности, имеющей тенденцию маскировать напряжения, которые могут создаваться культурным климатом, в котором оно функционирует. В части I мы видели, как необычайное сплетение обстоятельств на раннем этапе новоевропейской истории позволило правителям и правящим классам понять, что войны могут быть «справедливыми» с обеих сторон, что неприятель необязательно должен вызывать ненависть, что ограниченные войны лучше тотальных и что главы государств могут учитывать высшие интересы своего международного общества даже тогда, когда они прибегают к использованию силы для установления в нем неофициальной иерархии[536]. Таким образом, современное МГП сформировалось в ту историческую эпоху и в том регионе мира, где и когда можно было с изрядной долей искренности сказать, что «люди, публично поднявшие оружие друг против друга в войне, не перестают по этой причине быть моральными существами, ответственными перед другими людьми и перед Богом» и что «конечной целью современной войны является восстановление мира»[537]. В рамках такой доминирующей идеи общественных и политических отношений нашлось место нейтральным и беспристрастным напоминаниям о ценностях более высоких, чем узконациональные, и более весомых, чем исключительно военные. Первые кодификаторы МГП справедливо полагали, что без них невозможна его имплементация, и все, кто впоследствии продолжал утверждать и развивать его, придерживались такого же мнения.

Эти ценности необходимы, но приверженность им дается нелегко. До какой степени воюющие стороны были готовы допустить возможность вмешательства в их конфликт третьей – нейтральной и беспристрастной – стороны и насколько собирались отдавать должное уважение отличительной эмблеме уже на уровне поля боя – это те вопросы, ответ на которые могут дать только историки. Но, как бы то ни было, не надо быть историком или другим специалистом, чтобы перечислить те факторы, которые при тех или иных конкретных обстоятельствах могли бы заставить воюющую сторону либо просить о помощи, либо, наоборот, руководствуясь лишь собственными интересами, проигнорировать отличительную эмблему. Ограниченная война – это не то понятие, которое имеет хоть какой-то смысл в культурах, где взаимное осознание врагов является навязчивой идеей, а ненависть к врагу обязательна. Мысль о том, что справедливость может присутствовать и на той, и на другой стороне ожесточенного конфликта, вероятно, покажется типичному приверженцу той или иной стороны в политике такой же невероятной, какой приверженцу той или иной религиозной веры покажется идея о том, что спасение возможно и вне его религии. Если даже ограничиться той религией, которая мне хорошо знакома, то придется с сожалением признать: самыми популярными ее максимами среди верующих, ведущих, по их мнению, справедливую войну, обычно является не «блаженны миротворцы» и не «любите врагов ваших», а «кто не со мною, тот против меня». Учитывая все это безумие, пожалуй, то, что нейтральность и беспристрастность Красного Креста столь часто признавались и уважались во время современных войн, является гораздо более поразительным фактом, чем то, что в некоторых случаях они наталкивались на непризнание или злоупотребления.

По-видимому, не подлежит сомнению, что нейтральность