Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

Запреты

Террор, неизбирательные бомбардировки, голод

Данное в ДПI определение военной цели (военного объекта), нападение на которую допустимо, дополняется разнообразным набором мер предосторожности и запретов. Меры предосторожности должны приниматься в момент обдумывания и планирования нападения, а запреты касаются тех объектов, которые ни в коем случае не должны подвергаться нападениям. Критически настроенный читатель может задаться вопросом, а не выглядит ли это как «масло масляное»? Не являются ли запреты теми же разрешениями, если взглянуть на них с противоположной стороны? Если рассуждать логически, то так оно и есть. Но если смотреть на это с точки зрения истории и политики, то они свидетельствуют очень о многом. Запреты касаются методов и средств, которые, как показал опыт вооруженных конфликтов, представляются особо отвратительными и неприемлемыми и без которых, как можно надеяться, не впадая в утопизм, цивилизованные воюющие стороны способны обойтись.

Пожалуй, самый далеко идущий из всех запретов состоял в том, что было запрещено умышленно терроризировать гражданское население. Этот термин упоминается лишь однажды в одной-единственной статье: «Запрещаются акты насилия или угрозы насилием, имеющие основной целью терроризировать гражданское население», – гласит параграф 2 ст. 51. Но потенциально диапазон действия запрета может быть широким и разнообразным. Особо следует выделить употребление слова «основная» [ «primary»]. Речь идет не об устрашении, возникающем как побочный результат. То, что гражданское население скорее всего будет напугано, если вблизи проводятся военные операции, не подлежит никакому сомнению. По большому счету в этом отношении мало что можно предпринять, кроме эвакуации населения из тех местностей, которые могут стать объектом нападения, или заблаговременного предупреждения о предстоящем нападении со стороны командования атакующей стороны. Эти меры предосторожности, вполне осуществимые при определенных обстоятельствах, настоятельно рекомендуются протоколом[380]. Попытки некоторых африканских и арабских государств распространить этот запрет также и на методы и средства, вторичным или побочным результатом применения которых может быть устрашение населения, следует рассматривать как свидетельство либо слишком легкомысленного подхода к работе CDDH, либо решимости использовать ее в своих узкогрупповых (а точнее, в антиамериканских и антиизраильских) целях[381]. Но даже без этого фантастического расширения запрет на преднамеренное применение террора представлял собой гигантский шаг вперед. Он был направлен на защиту ключевых уязвимых мест гражданского населения в условиях современной войны и положил конец одному из самых отвратительных обычаев ведения современных войн.

Гражданским лицам, и едва ли это нужно повторять снова, редко удавалось избежать последствий военных операций неприятельской стороны. Помимо тех страданий, которые могли быть сопутствующими и неизбежными, гражданские лица в определенных обстоятельствах становились объектом преднамеренных действий со стороны вооруженных сил, например когда они оказывались внутри осажденных населенных пунктов, когда их жизнеобеспечение зависело от уязвимых каналов снабжения, сухопутных или морских, когда вторгнувшиеся или оккупационные войска имели возможность добиться от них полного подчинения. В запутанной истории осад и блокад, рейдов и захватов, вторжений и оккупаций можно различить действие двух совершенно определенных мотивов: мотива экономической войны и мотива психологической войны. В первом случае намеренный ущерб причинялся неприятельскому гражданскому населению, которое работало на поддержание экономической системы своей страны и по поводу которого считалось, что будет правильным заставить его пережить ее крах. Во втором случае целью было намеренно нанести ущерб гражданским лицам противника, которые считались политически влиятельными и причастными к принятию решений, связанных с началом, продолжением или окончанием войны. Считалось, что, поскольку гражданские лица все же представляют собой отличную от комбатантов категорию, которая предположительно не должна подвергаться физическим рискам, характерным для комбатантов, воюющим сторонам, заботящимся о соблюдении правовых норм, следует стараться ограничить степень ущерба, причиняемого мирным жителям. Они должны были быть в состоянии продемонстрировать, что этот ущерб сильно отличается от того, который причиняется комбатантам, причем в меньшую сторону. Но с течением времени это становится все более сложным и менее благодарным делом. Индустриализация и демократизация способствовали усилению роли экономической системы в военных усилиях, что, в свою очередь, породило представление об ответственности гражданского населения за ведение войны. Разрушение экономических систем и деморализация населения стали рассматриваться как новые альтернативные способы достижения победы в войне, притягательность которых сильно возросла после 1918 г., поскольку они обещали победу без той массовой бойни, которая имела место на Западном фронте в Первую мировую войну.

Но то, что эти новые методы ведения войны могли перенести всю тяжесть потерь с комбатантов, которые должны всегда быть готовы к этому, на гражданское население, которое к этому совсем не готово, не все новаторы ясно себе представляли, и многие из них вовсе этого не желали. Но именно это в той или иной степени и произошло. К тому времени, когда наиболее промышленно развитые и в наибольшей степени склонные к правовому мышлению страны – участники Второй мировой войны научились тому, как довести до технически возможного совершенства практику экономической войны и стратегических бомбардировок, мало что осталось от доверия классическому требованию, согласно которому гражданское население противника не должно подвергаться участи комбатантов, испытывающих на себе всю тяжесть войны. Террор стал привычной частью жизненного опыта гражданского населения в военное время, причем иногда он осуществлялся преднамеренно.

Отличить преднамеренные действия от непреднамеренных – не такая уж простая задача, и вот почему. Во-первых, жертвы Второй мировой войны, от которых, разумеется, поступило основное число жалоб подобного рода, находились в обстоятельствах, мало способствующих тому, чтобы отличить одно от другого. Страдавшее от визитов британских бомбардировщиков гражданское население Германии стало называть их всех без разбору словом Terrorflieger[382]. Но действительно ли они заслуживали такой характеристики, может быть установлено только в результате тщательного расследования каждого конкретного налета, задач, поставленных перед экипажем, и того, как эти задачи выполнялись. Во-вторых, как уже отмечалось выше, нападающая сторона может с удовольствием осуществлять одновременно и те и другие действия или скрывать одни (неприглядные) под покровом других (допустимых): раздвоенное состояние сознания, знакомое теоретикам бомбардировочной войны во всех основных авиационных державах, когда они начинали свои разработки в конце 1920-х годов, и пронизывавшее теорию и практику площадных, или «ковровых», бомбардировок, которые принесли столько смерти и разрушения в первой половине 1940-х годов. И, наконец, в-третьих, к двум более или менее допустимым мотивам давления на гражданское население, приведенным выше, добавился еще один, причем он столь тесно переплелся с ними, что его влияние невозможно измерить, – это террор в чистом виде, для которого вообще не может быть никаких законных оправданий.

Идентифицировать «террор» не всегда легко, поскольку применяющие его воюющие стороны, особенно если они считают