Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

проблемами, которые могут быть представлены в эмпирической лингвистике в виде вопросов относительно природы языка вообще и основу разрешения которых составляют теоретические положения, заимствованные из теории языка. Данный подход имеет своей задачей понять понятийное значение (conceptual knowledge) на основе данных эмпирической лингвистики о том, каким образом это знание выражается и передается в естественных языках. Таким образом, целью философии языка, как она понимается здесь, является та же, что и в других областях философии, но средства для достижения этой общей цели – иные» (перевод наш. – В.З.)[483].

По мысли Дж. Катца, эти средства образуют лингвистические универсалии, как они толкуются в генеративной теории. Следовательно, теория языка сводится к постулированию лингвистических универсалий, в терминах которых формулируются принципы, определяющие обязательную форму и содержание естественных языков, а также само понятие «естественный язык». Но в то время как усилия лингвистов направлены на создание теории, способной представить в виде инвариантов характернейшие особенности естественных языков, предлагаемый Дж. Катцем подход должен создать теоретические предпосылки для конструирования аппарата, с помощью которого возможно решать философские проблемы. В отличие от лингвистов, заинтересованных только в том, насколько адекватно их теории выполняют научные функции, для которых они предназначаются, Дж. Катц озабочен и тем, в какой мере эти теории отвечают условиям разрешения философских задач.

Таковы в общих чертах задача и содержание книги Дж. Катца. Что же ему удалось сделать? В книге имеется интересная глава (3-я) с основательным критическим разбором логического эмпиризма и лингвистической философии, которые задавались теми же задачами, что и Дж. Катц, но, по его мнению, не справились с их разрешением. Рецензенты отмечали общую философскую беспомощность и даже невежественность Дж. Катца (особенно в его исторических экскурсах)[484]. Совершенно очевидна произвольность его (а точнее, Н. Хомского) классификации всех философских течений на две группы: эмпирические и рационалистические. Но общая оценка книги Дж. Катца, хотя она и необходима для уяснения теоретической позиции, с которой он решает частные вопросы, все же не может быть дана здесь в развернутом виде. В общих чертах она ясна из того, что было сказано. Нас же непосредственно должны интересовать те вопросы, которые являются предметом настоящей статьи. К ним мы и обратимся.

Итак, «каким образом знание выражается и передается в естественных языках?» Как будет ясно из дальнейшего, эти вопросы имеют прямое отношение к тем, которые обсуждались выше, и, в частности, к проблеме «закрытости» или «открытости» языка, как хранителя человеческого опыта (знания). Дж. Катц решает эти вопросы прямолинейно и «рационалистическим» образом, впрочем, весьма характерным для новейших направлений в лингвистике.

Он проводит разграничение между «знаниями» разных родов. В одно подразделение он выделяет «знания» о языке. Только оно и должно включаться в описание языка, только оно и дает представление о том, что из себя представляет конкретный язык. Таким образом, по мнению Дж. Катца, лингвистическое описание должно охватить всю совокупность знаний, которым должен располагать индивидуум, чтобы свободно пользоваться языком. Но есть и иной вид знаний, который образует другое подразделение. Эти знания выходят за пределы лингвистических, и соответственно не должны включаться в лингвистическое описание. Так, если взять слово бокал, то человек, владеющий русским языком, интуитивно знает, каким образом и в каких случаях это слово может быть употреблено. Он знает также, какими другими словами (синонимами или даже описательными выражениями) это слово может быть заменено. Вся совокупность этих знаний образует то, что принято называть значением слова и только оно должно включаться в лингвистическое описание. Но есть и другие знания – например, о том, для каких напитков используется бокал, из какого материала и с какой обработкой он делается (например, бокал мозерского стекла, хрустальный, многослойный, граненый, цветной) и т.д. Все это – уже внелингвистические знания.

Совершенно очевидно, что надо располагать надежными методами для разграничения этих двух видов знаний. Эти методы включают систему маркеров и ограничивающих избирательность правил, через посредство которых производится компонентный анализ лингвистического значения слова и самое его описание. Техника этого анализа, так же как и его критика достаточно хорошо известны. Результаты анализа верифицируются информантом. Предполагается, что человек, владеющий языком, способен высказать свои суждения относительно того, правильно, неправильно или двусмысленно то или иное выражение, в котором реализуется лингвистическое знание о данном слове (его значении). Дж. Катц и для процедуры верифицирования предлагает изобретательную систему методов и правил. Однако не бьют ли все эти изощренные усилия мимо цели?

По сути дела, подразделение знаний на два вида молчаливо предполагает тезис о закрытом характере языка. А сама техника разграничения этих знаний фактически направлена на возведение непроходимой стены между ними. Логически предполагается, что в естественных языках выражаются и передаются только лингвистические знания, а знания, данные в личном опыте, не подлежат ни выражению, ни передаче. Кстати говоря, свидетельства «информантов» для определения лингвистического значения слова давно уже используются в науке о языке – при составлении толковых словарей конкретных языков. Здесь в качестве вполне надежных свидетельств приводятся цитаты из произведений крупных писателей. Использование ими отдельных слов дает основания для суждения о том, какие выражения следует считать «нормальными». Но лексикографы, работающие традиционными методами, идут дальше. Они не стремятся замкнуться в пределах своеобразного волшебного круга лингвистических значений и, наряду с их описанием (верифицированным свидетельствами информантов-писателей), как правило, дают еще так называемые «авторские употребления», которые не легализировались в языке, но которые тем не менее всем понятны, хотя и безусловно опираются на то, что Дж. Катц называет внелингвистическим значением.

Безусловно, Дж. Катцем руководило доброе намерение определить в языке (точнее, в его значимой сфере), что же должно быть отнесено к нему и, следовательно, быть включено в лингвистическое описание и что находится вне пределов языка и, стало быть, должно быть опущено в лингвистическом описании. Но он при этом совершенно игнорирует значение опыта (или, как было выше широко формулировано, – значение человеческого фактора). Ведь совершенно очевидно, что всякий акт речи всегда строится применительно к опыту и вне опыта может функционировать лишь формализованный язык, а Дж. Катц многократно подчеркивает, что он хочет иметь дело с естественным языком.

Проводить предложенное Дж. Катцем разграничение между двумя видами знаний значит отсекать от естественного языка одно из самых замечательных и чудесных его свойств – с помощью языка личный опыт делать общим достоянием (субъективное превратить в объективное) и использовать его (язык) как средство для получения новых знаний.

Обратимся к примеру. В своих воспоминаниях сын Леонида Андреева – В. Андреев рассказывает, как один из его знакомых, принявший на себя роль поэтического мэтра,