Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

усилия, чтобы разорвать ту связь, которая существует в нашем родном языке между «именем» и «вещью», преодолеть страшную инерцию, которую нашей мыслительной деятельности сообщает своеобразная классификация опыта родного языка, и только после этого войти в новый язык, как в новый мир. Изучение нового языка, следовательно, равносильно освоению нового способа мышления. А этот новый способ мышления в первую очередь связан с различиями классификаций, в которых опыт подается человеку.

«Классификация, – пишет он, – есть одна из фундаментальных черт человеческого языка. Сам факт наименования зависит от процесса классификации. Дать имя предмету или действию значит подвести его под определенный класс понятий. Если бы это раз и навсегда предписывалось природой вещей, тогда бы языковая классификация была бы единой и однородной. Однако имена, которые мы обнаруживаем в языках, не имеют единой интерпретации и классифицируются не единообразным способом. Они предназначаются не для того, чтобы обозначать субстанциональный характер вещей, которые существуют независимо, сами по себе. Они определяются в большей мере человеческими интересами и человеческими целями. Но эти интересы не постоянны и отнюдь не неизменны. Точно так же и классификации, обнаруживаемые в языках, не делаются наобум. Они основываются на постоянных и повторяющихся элементах нашего чувственного опыта» (перевод наш. – В.З.)[480].

И из этого опыта языки производят отбор в соответствии с интересами и целями данного общества.

Таким образом, имя никогда не дает полного представления о сущности обозначаемой им вещи. Оно «нацелено» лишь на какой-нибудь один аспект вещи. В акте наименования человек из множества данных, которые поставляются нашими чувствами, устанавливает определенные фиксированные центры восприятия. В обычной речи – и тут Э. Кассирер начинает делать существенную оговорку – эти центры не совпадают с теми, которые выделяет логическое или научное мышление. Иными словами, слова обычной речи нельзя мерить теми же стандартами, которые находят свое выражение в научных понятиях. В сравнении с этими последними слова обычной речи характеризуются неясностью, расплывчатостью и, конечно, не способны выдержать испытания со стороны логического анализа.

«И тем не менее это неизбежный и врожденный дефект наших каждодневных слов и имен не мешает быть им вехами на пути, ведущем к научным понятиям. Именно в этих словах мы получаем наше первое объективное и теоретическое представление о мире. Это представление не просто „дается“; оно есть результат созидательных интеллектуальных усилий, которые без постоянной помощи языка не достигли бы своей цели» (перевод наш. – В.З.)[481].

Как видно из этих рассуждений, идеи В. Гумбольдта, которым в целом Э. Кассирер остается верен до конца, могут приобретать не столь уж крайний характер и позволяют делать выводы, которые не могут не заинтересовать современного лингвиста. В новой и не совсем обычной интерпретации они вновь возникают перед нами в теории порождающих грамматик, связанной с именем Н. Хомского.

3

Собственно ничего неожиданного нет в том, что теория порождающих грамматик (генеративная лингвистика) связана с учением В. Гумбольдта (и, следовательно, может истолковываться как его дальнейшее развитие). Сам Н. Хомский неоднократно ссылался на В. Гумбольдта, как на источник некоторых наиболее общих положений своей теории. Правда, он при этом имел в виду главным образом рассуждения В. Гумбольдта о творческом характере языка. Однако совершенно очевидно, что вопрос о творческом характере языка самым неразрывным образом связан с теми вопросами, которые обсуждались выше. Теория порождающих грамматик связана с концепциями В. Гумбольдта также и другой своей стороной – свой идеей о врожденном характере языка. У В. Гумбольдта есть такие слова:

«В каждом человеке заложен язык в его полном объеме, что означает лишь то, что в каждом человеке заложено стремление, регулируемое, стимулируемое и ограничиваемое определенной силой, осуществлять деятельность языка в соответствии со своими внешними или внутренними потребностями, притом таким образом, чтобы быть понятым другими»[482].

Есть все основания полагать, что Н. Хомский подписался бы под этими словами обеими руками.

Удивительно другое. В теории порождающих грамматик прежде всего увидели талантливое и остроумное приложение принципа формализации лингвистической теории. Лингвистов привлекло в первую очередь стремление Н. Хомского посредством конечного набора единиц и правил дать формальное описание языка. Теория порождающих грамматик интерпретировалась как чисто формальная модель, позволяющая «породить» неконечное число правильных предложений. И именно эта сторона порождающей грамматики Н. Хомского оказала наибольшее влияние на лингвистов, которые приняли ее на свое теоретическое вооружение и в ряде случаев модифицировали ее.

А порождающая (или генеративная) грамматика претендует на значительно большее, о чем говорилось первоначально вскользь, но что в полный голос прозвучало в книге последователя Н. Хомского – Дж. Катца «Философия языка» и в последней книге самого Н. Хомского «Язык и мышление». Теория порождающих грамматик есть теория методологической значимости (Н. Хомский) и даже теория познания (Дж. Катц). В первую очередь ее именно так и следует оценивать, а ее формальный аппарат дело вторичное: он может быть, как подчеркивает Н. Хомский, представлен и так и этак.

Н. Хомский и его последователь Дж. Катц в отношении своих теоретических концепций близки друг к другу. Но между ними есть и разница, которая принимает скорее форму распределения разных видов работы. Н. Хомский действует в кругу собственно лингвистических проблем и является автором теории, направленной на их разрешение. У него есть и внутрилингвистические предпочтения – он занимается преимущественно синтаксисом и фонологией. Дж. Катц спешит договорить за Н. Хомского то, что тот не договаривает в общетеоретическом плане, стремится придать генеративной теории языка определенную философскую направленность, законченность. Его преимущественная лингвистическая область работы – семантика.

Очевидно, рассмотрение генеративной лингвистики, как определенной методологической концепции, следует начинать с наиболее общих моментов. Поэтому мы сначала займемся книгой Дж. Катца (разумеется, не во всем ее объеме, а только в тех ее частях, которые имеют отношение к обсуждаемой здесь проблеме), а затем обратимся к работе Н. Хомского. И в заключение уже сделаем общие выводы, как применительно к генеративной теории, так и в отношении всей разбираемой проблемы в целом.

Книга Дж. Катца – с большими претензиями. В самом начале своего предисловия к ней автор пишет о цели:

«Эта книга представляет попытку развить новый подход к философии языка и обосновать ее превосходство над другими подходами при разрешении существенных философских проблем. Новым в этом подходе является то, что он задается вопросом, что теория языка – и именно та теория эмпирической лингвистики, которая занимается природой языка, – может сказать относительно философских проблем. Иными словами, этот подход к философии языка имеет дело с философскими