Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

В частности, докладчик отметил как важнейшее отличие «языка» обезьян от человеческого языка то, что первый представляет закрытую систему, неспособную к существенному количественному или качественному прогрессу, а второй – открытую, способную к неограниченному обогащению и совершенствованию. Однако из доклада осталось неясным, чтó именно сделало человеческий язык открытой системой. Не было обращено внимания на то кардинальнейшее различие, что, скажем, у обезьян все стада, принадлежащие к одному биологическому виду, пользуются одними и теми же звукосигналами, тогда как в мире человеческом один и тот же вид Homo sapiens выработал множество разных, противостоящих друг другу социально обусловленных звуко-символических систем. Проблема ставилась в плане развития мозга и интеллекта вне всякой связи с производственно-социальной организацией. Слова социальный, коллективный, общественный ни разу не были произнесены на протяжении всего доклада. Это показалось мне в высшей степени странным.

Представим себе такой эксперимент. Мы поселяем два стада обезьян одного вида в условиях, максимально приближенных к естественным, но на ограниченной территории, вынуждающей их к постоянному контакту друг с другом. Если бы в результате этого контакта в этих двух стадах выработались две разные, нарочито противопоставленные друг другу системы сигналов, мы могли бы сказать, что на наших глазах совершилось величайшее таинство: скачок из животного состояния в человеческое. Ибо важнейшим моментом очеловечения и рождения человеческой речи было не что иное, как переход от биологически детерминированных сигналов к социально детерминированным символам.

Нужно ли говорить, что наш воображаемый эксперимент обречен на неудачу: обезьяньи аффективные выкрики уже не превратятся в человеческие слова. Видимо, это чудо могло совершиться только один раз в истории нашей планеты и, может быть, единственный раз в истории Вселенной.

По мнению большинства антропологов, очеловечение должно было произойти в относительно суровых природных условиях, требовавших от пралюдей максимального напряжения не только физических, но и интеллектуальных сил. Чтобы выстоять в борьбе за существование, они вынуждены были объединяться в более или менее крупные сообщества, орды, группы.

Производственная деятельность в тех трудных условиях, в которых протекал процесс очеловечения, была немыслима без постоянных совместных действий и взаимопомощи организованных и численно значительных коллективов. Эти повседневные совместные действия все более цементировали каждую первобытную орду. Только крепко спаянные и дружно действующие коллективы могли рассчитывать на успех в борьбе за существование. Орда становилась все более организованной и стабильной социальной единицей. Нет надобности подчеркивать, что подобный процесс социальной консолидации мог иметь место только в условиях регулярной коллективной трудовой деятельности и был невозможен ни при каких других условиях.

Когда популяция пралюдей уплотнилась настолько, что встречи и контакты между разными ордами стали неизбежными и постоянными, вступил в действие новый важнейший ускоритель антропогенетического процесса: межгрупповая оппозиция и соперничество. Именно теперь, когда надо было повседневно, в труде и борьбе доказывать превосходство «Нашей» орды над «Не-нашей», забрезжили первые проблески коллективного самосознания. С течением времени это сознание принадлежности к определенному коллективу все более обострялось и оттачивалось. Оно настоятельно требовало какого-то внешнего выражения, каких-то знаков, чтобы отличить, выделить свой коллектив от всех других, противоставить себя им. А.И. Герцен, рассказывая в «Былом и думах» о философских кружках своей молодости («Наши», «Не наши»), говорит:

«Мы росли в трении друг об друга»[420].

Прекрасная формула! Ключевая ко всей истории человечества. Человечество росло с самого начала в трении человеческих групп друг об друга. В этом трении родилось человеческое сознание, которое было не чем иным, как осознанием своего коллективного бытия. В этом трении родились и первые слова, которые были не чем иным, как звуковыми символами осознавших себя коллективов. Пока не было постоянного трения друг об друга человеческих групп, не могло быть ни сознания, ни речи.

Отношение людей к внешнему миру существует только через их отношение друг к другу. А отношение людей друг к другу формируется в процессе их трудовой деятельности. В этих простых положениях заложен ключ к пониманию становления первобытного общества и всех социальных институтов, в том числе и языка.

На биологическом уровне разные виды животных противостоят друг другу биологически и распознают друг друга по виду, запаху, в силу инстинкта. На социальном уровне, на который теперь поднялся человек, всякие внешние биологические различия отсутствовали. Одна человеческая орда ничем биологически не отличалась от другой. Новые, социальные оппозиции, пришедшие на смену биологическим, могли найти выражение и объективироваться только в символах. Такими символами и стали первые социально отработанные звуковые комплексы, первые слова. Они обозначали примерно то, что мы выражаем теперь местоимениями мы, наше, в противоположность не-мы, не-наше (о понятиях «я», «мое» в то время еще не было и речи). В этих первых социально-символических наречениях познавательный момент был нераздельно слит с оценочно-эмоциональным: «наше» означало «хорошее», «не-наше» – «дурное». Все двоилось в сознании первых человеческих коллективов, все делилось на «наше» и «не-наше», даже такие объективно единичные и неделимые вещи, как Солнце. Григорий Мелехов схоронил в степи сраженную пулей Аксинью.

«Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца».

Черное солнце… Ясно, что это не наше обычное, благодатное солнце, источник света, тепла, жизни и радости, а другое, чужое, враждебное и злое. Так боль жестокой утраты преобразила для Григория весь мир, даже солнце. Потому что отношение людей к внешнему миру существует только через их отношение друг к другу… Первобытным людям не надо было впадать в аффект, чтобы накладывать на мир столь субъективную сетку. Все их сознание было пронизано эмоциональностью, на все накладывались краски отношений между коллективами, как в Вероне все было окрашено враждой между фамилиями Монтекки и Капулетти[421].

В этом смысле прав был Ж.-Ж. Руссо, когда он говорил, что язык порожден не размышлением, а страстями.

По словам этнолога Маретта, у жителей Огненной Земли два названия для солнца, два для луны, еще два – для полной луны. Этот же автор сообщает об особых оценочных частицах в языке, которые служат для различения того, что в глазах племени является возвышенным или низким. По Л. Леви-Брюлю, в некоторых африканских языках время различается не по объективным признакам, а как «счастливое» и «несчастливое».

Осознание действительности исключительно сквозь призму межгрупповых отношений порождало своеобразные классификации. Пережитки подобных классификаций распознаются во многих языках.

В индоевропейском корень su- ‘хороший’ идентичен с корнем su- ‘свой’. Отсюда, возможно, и название солнца swel-. По Карлу фон Штейнеру, бразильское племя бакаири делит всех людей на две категории: кура и курапа. Кура значит – ‘мы все, наши’, а также ‘хорошие, наши