Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

не была бы наукой, если бы она занималась только тем, что доступно непосредственному наблюдению и опыту. Изучение эмпирических фактов всегда сочеталось с гипотезами и обобщающими теориями, основанными часто на весьма неполной индукции. Такими гипотезами были теория биологической эволюции Дарвина и теория геологической эволюции Лайелла. Такой гипотезой является выдвинутая недавно мысль о том, что источником солнечной энергии является термоядерная реакция.

Разумеется, не всякая гипотеза хороша. Научная гипотеза оправдывает себя тогда, когда она является оптимальной. Под оптимальной мы понимаем такую гипотезу, которая

1) исходит из правильных общетеоретических предпосылок,

2) лучше согласуется с доступными эмпирическими данными, дает им наиболее удовлетворительное объяснение.

Этим основным требованиям должна отвечать и теория происхождения языка.

Такой оптимальной теорией нам представляется теория социальных символов. Она исходит из хорошо известных положений:

· язык и сознание образуют нераздельное единство;

· сознание с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди[417];

· общественное бытие человека определяет его сознание;

· осознание человеком бытия начинается с осознания своего коллектива или, по гениальной формулировке Маркса,

«отношение людей к внешнему миру существует только через их отношение друг к другу».

Последнее справедливо как в филогенетическом плане, т.е. в жизни человечества в целом, так и в онтогенетическом, т.е. в жизни отдельного человека. Осознание ребенком окружающей действительности начинается с осознания своей матери, отца, бабушки, дедушки, братьев и сестер, т.е. той социальной ячейки, членом которой он стал. Осознание остального мира он получает в готовом виде в языке взрослых, в котором отложился опыт прошлых поколений. В отличие от этого первобытный человек, только еще создававший зачатки звуковой речи, вынужден был осваивать внешний мир самостоятельно и, разумеется, мог делать это только сквозь призму того, что было им осознано в первую очередь, сквозь призму своей принадлежности к определенному коллективу. Бытие индивида было слито с бытием коллектива и не требовало особого самовыражения, отличного от самовыражения коллектива.

Процесс очеловечения начинается с «осознания того, что человек живет в обществе»[418]. Но то, что было первым объектом осознания, было и первым объектом наречения. Стало быть, вопрос о том, что означали первые слова, решается с большой долей уверенности: они могли быть только названиями социально-производственных групп. Прежде чем стать символами вещей, они были символами нарекающих коллективов. Они были сигналами о принадлежности к определенным, более или менее устойчивым социальным группам. Язык родился не из потребности давать вещам названия, а из потребности относить вещи к своему коллективу, накладывать на них свое «тавро». Первые слова обозначали не предметы, а их отношение, действительное или воображаемое, к коллективу. Наречение было актом своего рода идеологического «присвоения». «Присваивались» не только орудия и продукты, но и такие далекие и недоступные вещи, как небо и солнце. Ср., например, в языке зулу i-zulu ‘зулус’ и i-zulu ‘небо’.

Мы должны здесь подчеркнуть, что, говоря о происхождении языка, мы все время имеем в виду происхождение слов, предметно-значимой лексики, а не грамматики. Лексика и грамматика и генетически и функционально – разные вещи. Предметно-значимая лексика целиком соотносима с объективной действительностью, грамматика соотносима с ней лишь некоторыми элементами (например, именными классификациями, если они получают морфологическое выражение). В лексике выступает на первый план познавательный аспект языка, в грамматике – коммуникативно-технический. Лексика – это бытие, прошедшее через общественное сознание. Грамматика – это социально отработанные приемы организации языкового материала для коммуникативных целей. Поскольку эта отработка происходила постепенно, на базе уже существующего лексического материала, лексика и хронологически предшествует грамматике. Нет и не может быть теории происхождения языка, которая объясняла бы одновременно происхождение лексики и грамматики. Происхождение лексики – единая и цельная проблема. Вопрос о происхождении грамматики неизбежно дробится на ряд частных вопросов: о происхождении частей речи и других категорий, о формировании отдельных фонологических, морфологических и синтаксических типологий и т.д. В соответствии с нашей темой нас занимает в данном случае только генезис лексики.

То, что можно назвать первыми человеческими словами, не было, разумеется, даром небес. Материалом для них послужили звуковые сигналы, которыми обладали уже животные предки человека. Наблюдения над обезьянами показали, что они пользуются дифференцированными сигнальными звуками, числом от 20 до 30. Эти звуки-сигналы могут выражать не только те или иные эмоции (боль, страх, гнев, удовольствие), но и реакцию на определенные ситуации, предупреждение об опасности, призыв и т.п. Разгадку возникновения человеческой речи надо искать, разумеется, не в количественном умножении этих сигнальных звуков, а в их качественном преобразовании, точнее – в новом характере связи между звучанием и значением. У обезьян эта связь выработана и обусловлена биологически и поэтому у всех особей данного вида одна и та же. У человека же эта связь с самого начала отрабатывалась социально, в каждом осознавшем себя коллективе (стаде, орде, группе). Из общего набора сигнальных звуков выделились комплексы особого назначения, особой функции: они выражали принадлежность к данному коллективу. Первая человеческая мысль, осветившая, как молния, мрак животного существования, была мысль о коллективном «мы», «наше». И то, что можно назвать первыми словами, родилось из усилий выразить эту мысль. Не только труд и борьба, но и наречение предметов своими звукосимволами стало той деятельностью, с помощью которой человек пытался овладеть ими, овладеть не только материально, но и «идеологически». И в то время как аффективные выкрики, продолжая существовать, оставались едиными для всего вида Homo sapiens, звуко-символы, выражавшие возникшее впервые коллективное самосознание, должны были быть особыми, отличными в каждой группе, иначе они теряли свой смысл. Эта потребность все время отталкиваться от других коллективов, противоставлять себя им, порождала множество дифференцированных звуковых комплексов социально-символического характера и создавала великолепные условия для тренировки звукопроизносительных органов и для постоянной дифференциации, пополнения и обогащения лексики. Звуки-сигналы – это природой созданное орудие – преобразовались в общественно оформленное орудие. То, что раньше служило функцией самого процесса жизни, стало служить теперь общественному осознанию этого процесса. Это было (с самого начала) нечто принципиально новое в истории жизни на нашей планете. И трудно согласиться с теми, кто пытается раскрыть загадку происхождения языка в плане плоской эволюции. К.Н. Кришнамурти категорически заявляет:

«Человеческий язык следует рассматривать как один из результатов органической эволюции и, стало быть, изучать, в особенности в его начальных фазах, так же, как мы изучаем любой другой биологический феномен – эволюционно»[419].

Взгляд на возникновение языка как на результат естественной биологической эволюции имеет известное распространение.

Мне случилось не так давно присутствовать на докладе видного нашего ученого, посвященном происхождению человеческой речи. Доклад содержал верные и глубокие мысли.