Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

модели непосредственно составляющих, ее ограниченные возможности. Обнаружение ограниченности моделей структурной лингвистики побуждает ее создавать новые, более совершенные модели. Но силы, направляющие ее на такой путь, находятся вне структурной лингвистики. Убеждение в ограниченном характере тех или иных структурных систем и в необходимости их замены (или дополнения) новыми вырастает из знаний, полученных методами традиционного языкознания.

Строго рассудочный характер, обеспечивающий точность и определенность положений структурной лингвистики, обусловливает ее ограниченность и односторонность. В силу того, что любой естественный язык слишком многосторонен и многообразен, полон внутренних противоречий и переходных случаев, разрушающих границы между противостоящими друг другу категориями, его невозможно охватить единой формально непротиворечивой моделью, так как всегда остается огромный материал, не вмещающийся в эту модель, несовместимый с нею.

В качестве исходного момента познавательного процесса в традиционном языкознании выступают чувственное восприятие материальных фактов языка и непосредственное переживание соответствующих им фактов сознания. Именно с этого начинается познание форм выражения и их значений. Но одновременно происходит и осмысление идеальных фактов, а также их связи с определенными материальными средствами, что неосуществимо без абстрагирования и обобщения (без выделения общей формы у ряда материальных образований, без выявления общего значения этой формы и отграничения этого значения от различных индивидуальных значений каждого материального образования). Осознание закрепленности некоторого идеального содержания за известной материальной формой позволяет с высокой степенью достоверности сделать индуктивный вывод о том, что все образования, обладающие данной формой, должны быть связаны с соответствующим ей идеальным содержанием. Именно так (и только так) могло быть первоначально установлено, что основы немецких глаголов, которые способны присоединить к себе суффикс -te, в сочетании с этим суффиксом образуют форму, выражающую идею прошедшего времени, например: sagte, lobte, folgte[251].

Подобные обобщения, опирающиеся непосредственно на опыт и, по существу, лишь подытоживающие, суммирующие и осмысливающие опытные данные, не выходят за пределы эмпирического уровня знания, хотя они при целенаправленном изучении и должны руководствоваться некоторой общей идеей, предшествующей им.

«Во всякий момент, – писал И.П. Павлов, – требуется известное общее представление о предмете для того, чтобы было что предполагать для будущих изысканий. Такое предположение является необходимостью в научном деле»[252].

Желая, например, выяснить, как могут сочетаться отношения, возникающие между предикативными частями сложноподчиненного предложения с последовательным подчинением, мы заранее знаем, какие отношения могут устанавливаться между предикативными частями сложноподчиненного предложения, и предполагаем их возможные сочетания. Это предположение становится руководящей идеей в нашем исследовании.

Но изучение языка в традиционном языкознании не ограничивается обобщениями на эмпирическом уровне. На основе данных эмпирического знания, в результате их логической обработки, создаются теоретические построения, идущие дальше простого осмысления непосредственно отражаемых фактов языка (т.е. в основном фактов речи) и вскрывающие сущность языковых явлений. Формирование лингвистической теории осуществляется в процессе дальнейшего абстрагирования и обобщения, с использованием индукции для установления все более и более общих связей между фактами языка и дедукции для подведения вновь обнаруженных связей под уже известные или, по крайней мере, для согласования с ними.

В результате создаются лингвистические абстракции наиболее высоких ступеней, схватывающие наиболее глубокие свойства лингвистических объектов.

«Мышление, – утверждает В.И. Ленин, – восходя от конкретного к абстрактному, не отходит – если оно правильное… – от истины, а подходит к ней. Абстракция материи, закона природы, абстракция стоимости и т.д., одним словом, все научные (правильные, серьезные, не вздорные) абстракции отражают природу глубже, вернее, полнее»[253].

Таковы, например, абстракции предельно общих семантических классов слов, общих грамматических категорий, общих синтаксических функций слов и более крупных единиц в составе предложения, общих формальных типов слов и т.п.

Создание предельно высоких абстракций не является самоцелью теоретического уровня познания. Задача теоретического знания состоит в постижении объекта во всем богатстве его содержания, иначе говоря, во всей его конкретности. И поэтому абстрактное выступает лишь как способ, как промежуточный этап в познавательном процессе.

Цель теоретического познания – воссоздание конкретного посредством синтезирующей обработки многих абстракций, т.е. восхождение от абстрактного в мышлении к конкретному в мышлении. Характеризуя этот процесс, К. Маркс писал:

«Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления»[254].

Процесс восхождения от абстрактного к конкретному в теоретическом языкознании хорошо может быть показан на примере образования понятий о частях речи и о так называемых формальных классах слов. Поскольку части речи рассматриваются не как абстрактные чисто семантические группировки слов, а как такие словесные классы, которые характеризуются определенной общей семантикой, определенными грамматическими категориями, формальными особенностями и синтаксическими функциями, постольку понятие о каждой части речи может быть получено в результате органического слияния абстрактных определений всех этих признаков[255]. Попытки построить классификацию слов на одном из них могут быть теоретически полезными, но они всегда будут отличаться недостаточной конкретностью и, следовательно, недостаточной полнотой результата.

Классификацию полных (знаменательных) слов, предложенную Ф.Ф. Фортунатовым, обычно считают формальной (т.е. основанной на материальных формах слов). Действительно, у Ф.Ф. Фортунатова при делении знаменательных слов на классы на переднем плане оказываются морфологические формы: слова делятся прежде всего на имеющие формы словоизменения и не имеющие форм словоизменения[256]. Слова первой группы далее подразделяются на спрягаемые, склоняемые и слова, обладающие, кроме форм склонения, формами изменения в роде. Однако достаточно задать вопрос «На каком основании производится деление форм?», как сразу станет ясно, что за каждым типом форм стоит определенная семантика и определенная роль в более сложных построениях. Формы словообразования и формы словоизменения различаются и отношением привносимой ими семантики к семантике основы слова, и их участием в соединении слова с другими словами. Семантически неодинаковы также формы спряжения, склонения и родовых изменений, а их различную синтаксическую роль нет смысла доказывать.

Когда подобной классификацией стремятся охватить все слова языка[257], важнейшее место в ней начинает занимать противопоставление изменяемых и неизменяемых слов. Нетрудно убедиться в том. что в основе этого противопоставления опять-таки лежит семантика и функциональная роль форм. Русский предлог о имеет варианты об и обо, английский неопределенный артикль в зависимости от позиции приобретает то вид a, то вид an, французский предлог de звучит иногда как d. Видоизменяться могут многие другие служебные слова. Однако, несмотря на все эти