Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции - Коллектив авторов

1. Дух жертвенности и понимания страдания и терпения. Жертвенность в духовном мире Ван Мэна, саморефлексия перед лицом трудностей, размышления об обществе, обращение к истории, а также оптимизм и терпимость по отношению к страданиям превзошли традиционные китайские «гуманизм» и «отрицание нападений», противоречат и золотой середине конфуцианства; напротив, они воплощают своего рода сущность славянского национального духа. Этот дух жертвенности можно понимать как поиск истинного смысла жизни. У Ван Мэна такая жизненная ценность сочетается с коммунистическими убеждениями, и они сливаются в особую духовную силу, которая превратилась в преданность коммунизму и литературе, ради которых можно пожертвовать всем или даже отказаться от всего. Этот дух много раз проявлялся в его произведениях.

Например, в повести «Мотылек» герой работал на партийное дело. «Почти семнадцать лет не был в отпуске. Даже когда он смотрел местную драму, которую любил с детства, не мог успокоиться: то нужно отправить в театр какие-то срочные документы, то некоторые звонки нужно переключить на театр» [2, с. 41]. Герой этого произведения Чжан Сыюань во время «войны слов» в рамках «культрева» превратился в человека, который «кланяется, повесив голову, признает себя виновным, преждевременно деградирует и имеет отвратительный вид, в Чжан Сыюаня, который не может ответить ударом на удар и только горестно вздыхает, принимая жестокое обращение, избиение, клевету и пытки, в Чжан Сыюаня, которому некому посочувствовать, который не может отдохнуть и пойти домой (как сильно он хотел пойти домой и отдохнуть сейчас), не может постричься или принять ванну, не может носить нормальную одежду, не может выкурить пачку сигарет дороже двух фэней, в неприкасаемого преступника Чжан Сыюаня, брошенного партией, народом и обществом бездомного пса» [2, c. 41]. Но этот Чжан Сыюань по-прежнему твердо верит в два основных принципа: «нужно верить в массы и верить в партию». И физические, и моральные испытания главного героя могут рассматриваться как конкретное проявление духа жертвенности собственной вере.

Другой пример – бедный старый конь в повести «Чалый», «серо-белый, даже немного коричнево-черного чалого цвета; его никто не стриг, и потому с гривы его свисали длинные, похожие на траву, грязные пряди. Спина его была покрыта практически черными отвратительными пятнами крови и синяками». Именно эти бесконечные порки и прожитые годы делают его медлительным, а он все еще, не щадя сил, работает для людей. В этом проявляется дух самопожертвования и трагизм судьбы. Но в нем еще осталась жизнь – хоть он и ковыляет с Цао Цяньли, он хочет напиться воды при переходе через реку. Столкнувшись с опасной змеей, он в панике «вылетает» из долины без дорог на вершину склона. В конце концов он из последних сил издаст спасительный крик: «Дай мне бежать!» Здесь старый конь кажется воплощением самопожертвования, упорства и выносливости перед лицом страданий, а также опыта тысяч людей, пострадавших от несправедливых обид, – истинным изображением страдающих интеллектуалов, которых ограничивали духовно или физически. Их поддерживает стойкость в собственных убеждениях. Писатель использует этот символический способ представления особых людей в особую эпоху, иной, чем в других романах, отражающих это время, и демонстрирует особую шокирующую силу духа.

2. Другое толкование «я». Китайцы и русские по-разному воспринимают индивида, что приводит к разному пониманию «я» в литературе. До идеологического освобождения Нового Китая из-за многовековой патриархальной системы и понятий этнических групп, где за единицу бралась семья, представления о чувствах, мыслях, стремлениях и желаниях личности были скрыты и размыты. После освобождения разум пробудился от продолжительного состояния пренебрежения индивидуальным, в результате чего литературные произведения 1980-х гг. зазвучали сильнейшим призывом личности и осознание «Я – главнее всех» выступило на первый план, но в этом радикальном всплеске оно все еще было слегка поверхностным. Если сравнивать с Россией, то из-за православного вероисповедания народа русский национальный дух всегда существовал в жизненном стремлении к самоанализу, самосохранению и реализации собственной ценности. Такое понимание личности, по сравнению с китайским, более глубокое и устойчивое. Изучив понимание и интерпретацию личности в работах Ван Мэна, я обнаружила, что духовная структура его работ ближе к китайской традиции. Например, в «Мотыльке» много раз описываются саморефлексия и самоанализ Чжан Сыюаня в контексте его бывшей жены Хайюнь. «Мы все умираем. Я надеюсь сказать еще кое-что, прежде чем покину этот мир: Хайюнь, я люблю тебя! Но если бы я действительно любил ее, я не должен был жениться на ней в 1950 году, не должен был влюбляться в нее в 1949 году; мы не верим в души, но я предполагаю, что у нас есть десять тысяч и десять тысяч перерождений. Я готов десять тысяч раз подползти к ногам Хайюнь и просить ее судить меня, просить наказать меня» [2, c. 46]. Сюжет «ползания под ногами Хайюнь» здесь аналогичен сюжету трепета Раскольникова перед Соней и ползания у ее ног в «Преступлении и наказании». Происходит самоанализ внутреннего мира главного героя, пытающегося обрести спасение, чтобы уменьшить душевную боль от болезненного сознания вины, и такой вид внутреннего самоанализа редко встречается в традиционной китайской литературе. Подобное совпадение с сюжетами русских романов бессознательно отражает глубокий самоанализ и стремление к спасению, что редко встречается в традиционной китайской философии.

1.2.2. Тема «революции» в романах Ван Мэна

Сегодня мы все еще можем видеть, что «подпольные книги» разоблачали скрытую борьбу за власть и массовый террор эпохи сталинизма, взывали к человечности и гуманизму, вселяли надежду на «оттепель», вызвали мощный резонанс среди поколения молодежи «культурной революции». Такого рода культурный опыт оказывал глубокое влияние на китайскую молодежь, чье мировоззрение и взгляды на жизнь оказались подорваны эпохой. «Это поколение на собственном опыте познало лицемерие облаченного в одежды «культурной революции» движения, много раз видело своими глазами его мрак и подвергалось его жестокости» (цит. по [3]). После этой катастрофы, когда писатели создавали литературные произведения, они подсознательно или осознанно выражали свои глубинные чувства, перенося духовный резонанс и душевные потрясения на собственные книги, чтобы выразить особую память о духовном росте. Это не только индивидуальный феномен творчества отдельного писателя, но и общий – всех современных. Революционные темы, появляющиеся в романах Ван Мэна, особенно ярки и самобытны.

Ван Мэн унаследовал революционную стилистику эпохи новой литературы, которая началась после «движения 4 мая» 1919 г., в его романах неоднократно появлялись персонажи, исполненные революционного духа. У них часто тяжелая судьба и неясное будущее, но они по-прежнему сохраняют этот дух. В этих персонажах также