Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

class="p1">Не во все игры можно играть. Неспособность признать этот неприкрытый факт – это фундаментальный недостаток как морального релятивиста, так и идиота-революционера, одержимого идеологией (исходные предположения, как правило, совпадают у обоих). Если общество теряет уважение к цельности личности, отчего в нем начинают появляться тенденции к вырождению – нигилизм, гедонизм, борьба за власть – тогда «общественный договор» немедленно становится шатким и спорным. Это случается при любой революции, при любой идеологической одержимости, и исход этого неизбежно страшен. Если общество не выстроено так, что главные отношения в нем носят как добровольный, так и ответственный характер, тогда соглашения, заключаемые людьми, будут таковыми лишь по имени, а на самом деле окажутся откровенной ложью – иными словами, никто из вовлеченных даже и не подумает их исполнять; или же они станут попытками обрести превосходство в борьбе за наслаждения, даруемые мимолетным статусом либо постоянной властью; или – импульсивными, ограниченными, эгоцентричными и временными проявлениями инфантильных капризов. Никакое соглашение, заключенное на подобных основаниях, не продлится долго, особенно в трудные времена. В таких условиях люди не будут ни сотрудничать ради стремления к высшему, ни соперничать в плодотворном ключе, соблюдая правила, ни чтить свои же договоры, которые окажутся люциферианскими пародиями. Вспомним старую, печально известную, но очень показательную советскую шутку: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят». Иными словами, если общественный порядок не утверждается на Логосе, он не будет хорошим, и определенно не будет хорошим весьма. На самом деле он вполне может стать адом, по меньшей мере в его земной форме, – и даже в ней будут переживания, близкие к вечности.

Это отношение к высшему, одновременно личное и основанное на договоре, и предполагается как глубинный смысл завета, – того, на который ссылается Бог, когда говорит Каину, что он будет принят только в том случае, если делает доброе (Быт 4:7, перевод NRSV). Представление о завете очень глубоко связано с идеей о том, что человек, пока он жив, должен стремиться к правильной вершине или служить верной основе. Как это понимать? Подумайте вот о чем: наша личность позволяет нам в самом широком плане приспособиться к миру, даже к нескольким мирам – психологическому, социальному и естественному, мыслимым как единство. Мы, обладатели сознания, считаем частью своей личности то, что играет для нас главную роль. Мы знаем себя как личность и именно так воспринимаем других. Мы отождествляемся со своей личностью, мы организованы как личности на высшем уровне бытия, и личность, если выразиться иначе, – это наша избранная форма адаптации, наша сущность, наш дух.

Мы встречаемся с миром как личности. Мы даже эволюционировали как личности, если говорить языком науки. Но ни какой личности нельзя говорить вне отношений. И если мы расцениваем свой жертвенный завет с будущим, с потенциальным «я», с другими и с моделью космического порядка как отношения — это ни в коем случае не безрассудно, а возможно, это даже стоит счесть необходимым. Почему? Скажем снова: потому что мы, в силу своей человеческой природы, неизбежно существуем в отношениях. Впрочем, это соображение рождает другой крайне важный вопрос: в отношениях с чем – или с кем? Ответ, как минимум: с будущим, для улучшения которого мы вечно трудимся; с теми, ради кого мы приносим жертвы; с теми, кто нас окружает – это родители, дети, жены и мужья, друзья, коллеги, соотечественники и родственные души; с естественным порядком, пребывающим в равновесии с порядком в обществе; а если посмотреть в корень – то с духом самого Создателя, в том виде, в каком он проявляется в разных ситуациях и в различные времена. И даже если вы впитали атеистические, материалистические и дарвинистские установки – по-прежнему сомнительные – спросите себя: «Зачем нам организовываться на высшем уровне идентичности как жертвующая или трудящаяся личность – с принятием всех сопутствующих отношений, способных оправдать такую организацию, – если бы это не было функциональным средством адаптации к самой сокровенной реальности?»

И это еще не все. Теперь нам не требуется строить гипотезы о личности – и даже о непременно жертвенной личности – когда речь заходит о каких-либо проявлениях неизбежного следования определенной модели внимания и действий. Это истинно даже в том случае, если мы импульсивны и инфантильны. Если нами, к примеру, правит гедонистическая прихоть, она представляет собой не что иное, как кратковременный завет («Если я исполню это сиюминутное желание именно так, как задумал, я смогу обрести все что захочу»). Гедонист просто ублажает преходящих божков своего каприза, выстроившихся в очередь, вместо того чтобы приносить жертву какому-либо психологическому и социальному единству, более глубокому или связанному с высшим порядком. Но почему тогда мы называем это действие жертвой? По крайней мере потому, что гедонист позволяет себе увлечься чем-то одним, вместо того чтобы устремляться вслед за множеством соблазнов, которые могут громогласно требовать его внимания; а также потому, что ради мимолетного удовольствия он жертвует цельным, ответственным и авантюрным будущим «я», к которому мог бы прийти, если бы отказался от своей инфантильности. Мы словно видим образы Питера Пэна и Пропавших мальчиков – или же Пиноккио и непослушных детей, бессильных перед соблазнами Острова удовольствий.

Гедонист, одержимый желанием, может даже отождествиться с этим божком – на время или даже почти навсегда (почти, поскольку реальной приверженности не будет, ведь она потребует той самой жертвы, которую он отвергает). Он может думать, что властвует над своей сиюминутной прихотью или, точнее, не зависит от нее («Это мое желание, оно во мне!»); или уверять, что сексуальная наклонность или иное влечение – это и есть истинный признак личного бытия или становления. Это превращает гедониста в политеиста, готового позвать к себе и восславить, или почтить (иными словами, возвести на пьедестал или сделать краеугольным камнем) разнообразное множество духов, соответствующих его кратким влечениям и порывам. Однако все свидетельствует об ином: тот, кем владеют похоть, гнев, неуемные желания или зависть – вовсе не господин этой древней мотивации или иерархии мотиваций, но ее раб, и разнузданные материалисты, почитающие золотого тельца, вряд ли могут считаться хозяевами собственной судьбы.

Жертва, угодная Богу

Как только мы поймем или осмыслим, что жертва или труд необходимы и идентичны, искатель истины немедленно и неизбежно начнет задавать новые вопросы: «Какой труд можно считать самым лучшим? Какие жертвы, в символической репрезентации, будут с наибольшей радостью восприняты нами самими, нашими ближними и естественным миром – или, если сформулировать по-другому, окажутся наиболее угодными Богу? Вопрос о правильной жертве, понимаемый так, представляется предельным в своей трудности. Это все равно что спросить: