Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

(Пс 22:1–2). Подобным чувствам вторит Исаия, говоря о характере Бога: «Как пастырь Он будет пасти стадо Свое; агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей, и водить дойных» (Ис 40:11). Пророк настойчиво утверждает, что суть потерянного человечества лучше всего отразит метафорический образ заблудших овец (троп, который повторится в Новом Завете): «Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас» (Ис 53:6). Иезекииль укоряет пастырей Израиля за то, что они заботятся лишь об удовлетворении собственных корыстных желаний, ставя их прежде нужд народа: «Сын человеческий! изреки пророчество на пастырей Израилевых, изреки пророчество и скажи им, пастырям: так говорит Господь Бог: горе пастырям Израилевым, которые пасли себя самих! не стадо ли должны пасти пастыри? Вы ели тук и во́лною одевались, откормленных овец заколали, а стада не пасли» (Иез 34:2–3). Если продолжить примеры, то патриарх Иаков/Израиль, благословляя Иосифа, делает это так:

И благословил Иосифа и сказал: Бог, пред Которым ходили отцы мои Авраам и Исаак, Бог, пасущий меня с тех пор, как я существую, до сего дня, Ангел, избавляющий меня от всякого зла, да благословит отроков сих.

Быт 48:15, 16

Жизнь пастухов в библейские времена была невероятно суровой. Им приходилось быть выносливыми, умелыми, храбрыми, оберегать стада от хищников, в том числе львов и волков, странствовать по опасным местам в поисках еды и воды, переносить палящий зной и лютый холод. Юный Давид – именно такой герой-пастух. Он сходится в сражении с огромным филистимлянином – архетипическим врагом, готовым к бою, – вооруженный лишь пращой, с которой научился обращаться, защищая стадо. Именно за эти добродетели его избирает Бог:

и избрал Давида, раба Своего, и взял его от дворов овчих

и от доящих привел его пасти народ Свой, Иакова, и наследие Свое, Израиля.

И он пас их в чистоте сердца своего и руками мудрыми водил их.

Пс 77:70–72

Итак, пастух – это образ самого могучего героя, хотя его облик совершенно обычен. Он не вооружен почти ничем, кроме отваги и веры, он успешно противостоит наихудшему злу в природе и человеке и в то же время посвящает свое служение самым простым и беззащитным людям. Именно эти ключевые и все же парадоксальные мужские добродетели запечатлены в «Давиде» Микеланджело – в огромных руках, в позе, выражающей силу, грацию и готовность к бою. Эта скульптура – одновременно идеал и упрек, цель и судья, в ней заключен весь ужас красоты, которая извечно делает одно и то же, и это тревожит людей, устрашает их и заставляет ограничиваться эстетикой дурного вкуса. Дешевый китч не различает и не судит, он обращен лишь к чувствам и лицемерной моральной добродетели бездумно сострадающих. В этом и заключается сентиментальная привлекательность керамических тарелочек с котятами, которые так нравились Долорес Амбридж, королеве «подземного царства» благодетелей-авторитариев.

Кроме того, быть пастухом – значит вести и направлять, причем заботливо, пусть и приходится отгонять хищников. В силу этого классический пастух – это в каком-то смысле идеальный мужчина: в нем неизменно присутствует нечто чудовищное, что позволяет ему сражаться со зверями, затаившимися в ночи, и господствовать над ними, но оно превосходно сочетается с добродетелью, отчего он достаточно созидателен, добр и щедр, чтобы обеспечивать и делиться. Таких мужчин поистине жаждут женщины, и ими же склонны восхищаться другие мужчины, хотя и тех и других могут обмануть нарциссы, психопаты, манипуляторы и даже притворщики-садисты. Кроме того, эта замечательная двойная склонность должна исходить из сердца, и ее нельзя ни купить, ни подделать, в отличие от ее ложного, манипулятивного и инструментального двойника. Именно поэтому Христос говорит о себе:

Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец.

А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их.

А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах.

Ин 10:11–13

При правильной интеграции черты, способные предрасположить кого-то к бессердечию, равнодушию и даже психопатии, могут даже стать фундаментом для непреклонной храбрости и силы. В поиске спутника жизни женщины отвергают многих мужчин, поскольку найти того, кто четко придерживается оптимальной линии, очень трудно – не в последнюю очередь потому, что ей очень трудно следовать. В чем вечная проблема женщин? «Если я найду правильного мужчину, он защитит меня от чудовищ, но если сам он будет монстром, мне грозит беда (пусть даже он при этом может быть невероятно сексуальным). Он будет чудовищем и для меня, и для всех, а это плохо. Мне нужен добрый монстр». Именно по этой причине «чудовище, подвластное воспитанию» – это, вероятно, главный персонаж и в романтической, и в порнографической литературе, которую предпочитают женщины.

Удачи в поисках – или в становлении им!

Любая наша жертва – торг с будущим. Мы отдаем сейчас, веря, что приношение окупится с лихвой. Будущее – это горизонт несбывшихся возможностей; это хаос, существовавший в начале времен; это потенциал, с которым по-прежнему ежеминутно сталкивается наш Логос; это вечно противостоящий нам мир проблем и возможностей, или драконов и сокровищ. Когда мы жертвуем – когда мы трудимся – мы, по сути, подписываем договор с этой возможностью, а одновременно – с обществом, с нашим «высшим» или «сокровенным» «я», и с самим становлением. Мы заключаем сделку: «Я отдам сейчас, но получу взамен – нечто лучшее – в будущем». Можно сказать, что это сделка не с Богом, а с социальным миром, даже с «патриархатом».

В таком случае то, что понимается в религии как завет, становится ближе к классическому общественному договору: я работаю на других и заготавливаю про запас репутацию и расположение. Это вознаградит меня в будущем. В качестве альтернативы я вкладываю деньги или труд в свою собственность, а соглашение с обществом дает мне «право» на нее – как и право получать выгоду с моих вложений. Впрочем, предположение о простом общественном договоре – это неблагоразумный и неверный шаг как концептуально, так и онтологически. Общества сохраняют жизнеспособность, причем на каждом уровне сложности, от пары до государства, когда утверждаются на фундаментальном этосе, – явлении намного большем, чем простое, пусть и необходимое соглашение. Требуется нечто более сокровенное, некое отражение более глубинной реальности – той, которая оказывается предпосылкой для истинного установления и поддержания обязательных соглашений социального мира; например той, которая утверждается на уважении к Богу, душе и, следовательно, к человеку.