Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

и каждый мужчина – это «проект в разработке», и социальный строй всегда несовершенен, не в последнюю очередь потому, что сама его природа носит исключающий и слишком часто произвольный характер. Но это не значит, что всех мужчин можно отвергать в силу необходимости, пока не появится идеальный экземпляр, или что можно обойтись без этого порядка, или что его можно расширять до бесконечности и по первому требованию. Более того, несовершенство мужчин вовсе не подразумевает превосходства женщин, и если сделать идею о подобном превосходстве моральным основанием, пагубные последствия неизбежны. Конечно же, верно и обратное.

Представьте, что мужчина чего-то не знает или не проявил в чем-то должной осторожности, – особенно когда ему следовало так поступить, учитывая его возраст, опыт, компетенцию или статус. Некоторым этот недостаток мог бы показаться знаком скрытой инфантильности или иной постыдной неполноценности. Теперь вообразите, что женщина, чем-либо недовольная, или неудовлетворенная сексуально, или решившая отвергнуть мужчину, прямо подчеркивает этот недостаток. Разве не вспыхнут в его душе гнев, злоба, желание мести – ей, миру, себе и даже Богу? Вспомним, как Адам, с непрощением, сказал Создателю: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт 3:12). Первый человек был волен выбрать иную линию поведения. Он мог отказаться от предложения своей новой помощницы, остаться послушным божественному и совершенно избежать грехопадения, вместо того чтобы надменно принимать вызов Евы. Даже после своей ошибки он мог не взваливать вину на спутницу и на сотворившую ее божественную силу, принять ответственность за свое несовершенство и искупить свой грех. Но нет – он только все усугубил, удвоил свою гордыню и довел ее даже до того, что самодовольно и с жалостью к себе начал претендовать на моральное превосходство над Богом. Именно так все случилось – и так происходит до сих пор.

«Вкушать» означает поглощать, усваивать, впитывать, развиваться, расти. Однако не все можно вкусить – только то, что к этому пригодно и выверено в точной соразмерности, и к этому определенно не относится яд, насколько бы заманчивым он ни был. Змей – сам по себе аномалия: бесконечное, извечно скрытое в конечном; нечто, чему не находится подобающего места. Это дракон, чье сокровище неизменно влечет к себе. Нам никогда не удастся присвоить его: плод бессмертного змея не станет пригодным в пищу, – но все же нас беспрестанно искушает желание откусить больше, чем мы можем проглотить.

Вечный змей

Почему змей, живущий в Эдеме, ассоциируется с самим Сатаной? Текст не указывает на это прямо, и для того, чтобы найти ответ, придется взглянуть шире – в чем нам помогут природа, традиция и контекст. Змей – это ближайший к нам хищник и враг, его сущность – погибельный яд, он поглощает в прямом смысле слова, как делают это гадюка, питон, крокодил. Сатана, напротив – и если брать шире – это враг как таковой. Укус ядовитой змеи, конечно же, страшен; детей от него нужно уберечь, а обеспечить такую защиту, сразившись с ядовитой рептилией – миссия для героев. Теперь представим эту задачу, увеличив масштаб: Сатана – это психологический или абстрактный эквивалент реальных ядовитых хищников; худший из всех мыслимых змей; вечный метазмей. Он обитает не в подлеске и не в садах естественного мира, а в безднах человеческой души. Его не победить охотой и убийством – например, спалив змеиное кубло; его способны поразить лишь подлинные нравственные усилия, великие подвиги святых-змееборцев – святого Георгия и святого Патрика – и архангела Михаила в конце времен.

И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.

И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.

Откр 12:7–9

Сатана как квинтэссенция хищного, паразитического, рептильного – это дух убийственного негодования, князь лжи и тьмы, враг бытия, бесстыдный обвинитель, суть злорадства. И точно так же он – Король Гордыни, которая влечет его возвыситься над Богом и уверять, что можно, даровав ему всю власть, отбросить трансцендентное. Этот словесный образ подчеркнут и усилен во вступительных строфах «Потерянного рая», произведения великого английского поэта Джона Мильтона. В них о великом обманщике сказано так:

Адский Змий!

Да, это он, завидуя и мстя,

Праматерь нашу лестью соблазнил;

Коварный Враг, низринутый с высот

Гордыней собственною, вместе с войском

Восставших Ангелов, которых он

Возглавил, с чьею помощью Престол

Всевышнего хотел поколебать

И с Господом сравняться, возмутив

Небесные дружины; но борьба

Была напрасной.

Как утверждает Мильтон, именно гордыня Сатаны рождает соответствующее чувство – и желание властвовать – в Еве и впоследствии в Адаме. Познание добра и зла – это не просто постижение нравственного, поскольку правила уже известны им обоим: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт 2:16–17). «Познание», о котором идет речь, относится к абсолютной власти, которая позволит человеку, по собственному умыслу, формировать, менять и определять добро и зло. Именно это внушает Еве дух сатанинской гордыни, неявно намекая на то, что чувство, побудившее Бога установить изначальный запрет, было сродни ревности или зависти: «…но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт 3:5). Это присвоение права не только на переоценку всех ценностей, в духе Фридриха Ницше, но и на саму способность их создавать – иными словами, на то, чтобы стать их подлинным источником, заменив собой Бога.

Однако людям эта сфера просто неподвластна. Вечные ценности даны как краеугольный камень идентичности, которая наделяет мужчину и женщину их человеческой сутью. Быть человеком – значит разделять не только физическую, но и метафизическую форму, само тождество ценности. Это непременное условие любого общения, если только оно не вырождается в бесконечный регресс, состоящий из одних вопросов. Мы можем спросить другого: «Почему ты злишься?», но ему незачем спрашивать в ответ: «Что значит “злишься”? О чем ты говоришь?», поскольку нам, благодаря общей структуре фундаментальных ценностей, уже известен смысл слова «злиться». То же