Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

И говорит им: что вы так боязливы, маловерные? Потом, встав, запретил ветрам и морю, и сделалась великая тишина.

Люди же, удивляясь, говорили: кто это, что и ветры и море повинуются Ему?

Мф 8:23–27

Вместо того чтобы быть брошенным в море из-за поднявшегося шторма (и, если взглянуть еще глубже – из-за отвержения слова Божьего), человек, который есть само Слово, не нуждается в том, чтобы его против воли кидали в пучину. Он провозглашает Свое Слово любви и истины, соединенных воедино, и воды, грозящие (вечному) кораблю, успокаиваются.

Моряки, перевозящие Иону, интуитивно догадываются, что взяли на борт человека, который не в ладах с божественным. Они бросают жребии – в сущности, лишь для того, чтобы проверить свое предположение, с расчетом, что те укажут, кто неугоден должному порядку бытия. Неудача постигает Иону – впрочем, по заслугам. «И сказали друг другу: пойдем, бросим жребии, чтобы узнать, за кого постигает нас эта беда. И бросили жребии, и пал жребий на Иону» (Иона 1:7). Плененный беглец еще и ухудшает свое положение, хотя, казалось бы, это просто невозможно – он говорит, насколько велик почитаемый им Бог, и описывает Его в самых возвышенных выражениях, как изначального создателя самого космоса. Это повергает и без того напуганных моряков в совершенный ужас, не в последнюю очередь потому, что Иона еще прежде поведал им о своем споре с Богом. Его что-то гнетет – возможно, совесть – и он обличает сам себя. Так корабельщики узнают, что он бежал, нарушив высочайший приказ, – по-видимому, из-за сомнений в достоверности источника и из-за нежелания брать на себя риск:

Тогда сказали ему: скажи нам, за кого постигла нас эта беда? какое твое занятие, и откуда идешь ты? где твоя страна, и из какого ты народа?

И он сказал им: я Еврей, чту Господа Бога небес, сотворившего море и сушу.

И устрашились люди страхом великим и сказали ему: для чего ты это сделал? Ибо узнали эти люди, что он бежит от лица Господня, как он сам объявил им.

Иона 1:8–10

Однако отдадим Ионе должное: оказавшись в страшном положении, он решает сказать правду и предлагает себя в жертву, чтобы спасти корабль и моряков.

И сказали ему: что сделать нам с тобою, чтобы море утихло для нас? Ибо море не переставало волноваться.

Тогда он сказал им: возьмите меня и бросьте меня в море, и море утихнет для вас, ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря.

Но эти люди начали усиленно грести, чтобы пристать к земле, но не могли, потому что море все продолжало бушевать против них.

Иона 1:11–13

В минуту кризиса он честен и готов пожертвовать собой – и мы видим: пусть даже временами им (что понятно) овладевает трусость – он, в сущности, хороший человек. Может быть, это и есть главная причина, по которой именно на него снизошел голос совести.

Доплыть до безопасного берега корабельщикам не удается, и они, неохотно уступив, решают пойти на необходимую жертву: «Тогда воззвали они к Господу и сказали: молим Тебя, Господи, да не погибнем за душу человека сего, и да не вменишь нам кровь невинную; ибо Ты, Господи, соделал, что угодно Тебе! И взяли Иону и бросили его в море. И утихло море от ярости своей» (Иона 1:14–15). Шторм прекращается, их корабль спасен, и они, уверившись, что Бог властвует на всем, обещают почитать Его вечно. «И устрашились люди Господа великим страхом, и принесли Господу жертву, и дали обеты» (Иона 1:16). Разве угроза, нависшая над кораблем, не означает, что отказ людей внимать божественному зову опасен для самого государства? Разве она не призвана показать, что люди сами должны остерегаться желания сбежать и скрыться, а общество должно предупреждать их о страшных последствиях такого желания, – как и о том, что господство греха, вызванное таким отказом, станет настолько полным и ужасным, что даже тем, кто изначально не желал различать, судить и отвергать, неизбежно придется делать это, поскольку весь их мир начнет скрежетать и сотрясаться? Есть ли иной вариант? Возможно ли добиться торжества здравомыслия, сохранить стабильность и продолжить адаптацию, если граждане, составляющие государство, отрекутся от своей ответственности, о которой прекрасно знают в глубине души? Если откажутся во всеуслышание говорить о том, что им известно, не испытывая ни малейшего сомнения? Если будут держать язык за зубами, когда необходимо сказать что-то жизненно важное?

Какой моральный урок мы можем уже сейчас увидеть в истории Ионы? Правда, которую вы говорите взбешенной городской толпе, опасна – но еще страшнее Бог, который велит вам говорить, когда вам есть что сказать. Молчите, когда вас призывают свидетельствовать – и вы дорого за это заплатите! Поднимется шторм, и волны будут вздыматься все выше, пока не начнут грозить самому ковчегу, который оберегает вас от хаоса, а затем соотечественники, придя в отчаяние, бросят вас на милость самых темных и глубоких вод, и вы поплывете – или погибнете. И это еще не все: когда вы окажетесь в волнах, из бездны поднимется ужасное чудовище и утащит вас на дно мира. Неслучайно три дня, которые Иона проводит во чреве китовом, символически параллельны аду, который разрывает Сам Христос после своего распятия. Вырождение, разрушение и смерть будут грозить тому, кто отвергнет божественный призыв возвысить свой голос, но за такой угрозой последует судьба настолько ужасная, что даже смерть будет казаться самой желанной альтернативой. Утопление, как бы плохо это ни было – это одно; ад – совсем другое. И что это значит для нас?

Тот, чью жизнь действительно можно было назвать жизнью, а не жалким существованием, в большинстве случаев прекрасно понимает, что есть вещи намного хуже, чем простое прекращение бытия. Подчинение властям в Освенциме было хуже смерти. Жизнь «стукача» в ГУЛАГе была хуже смерти. Быть посредником, одержимым уничтожением невинных – это хуже смерти. Ад намного хуже смерти, и те, кто настаивает на том, что ада не существует, плохо учили историю и совершенно лишены просвещенного воображения. Дух, который творит ад – это дух самой злобы; это горькое сочетание зависти, злобы, высокомерия, обмана, презрения и обиды; это бесконечное стремление люциферианского интеллекта захватить то место, которое по праву принадлежит высшему. Гораздо легче «верить» в реальность этого духа, чем исповедовать верность Богу, которая требует мужества, несмотря на страдания; смирения, несмотря на гордость; благодарности вместо