Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

Поэтому, как ни удивительно (по крайней мере на первый взгляд), существует эквивалентность между гигантскими тушами китов и традициями и институтами, завещанными нам предками. Это сходство подчеркнуто даже в таких речевых оборотах, как «корпус права» и «корпус знаний». Это также сокровищницы – места, где сберегается накопленная стоимость. Большие тела, о которых идет речь, будь то живые организмы или инстанции, похожи и в том, что их сохраненная стоимость – это результат действия сил, непосредственно неподвластных тем, кто живет в настоящем. Если речь об инстанциях (подумайте о «социальном капитале»), то эти силы представляют собой совместную плодотворную деятельность людей, которые оставили после себя больше, чем потребили, чтобы их дети – и дети других – могли получить выгоду. Если же мы говорим о живом мире (подумайте о «природных ресурсах»), то дары нам приносит природа, а не культура; причем природа всегда скрывается за культурным и социальным и может по праву считаться более отдаленным источником даже тех явлений, которые мы относим к экономической и общественной сфере. Независимо от источника, достигается одна и та же конечная точка: что-то остается для использования, сохранения и обогащения – или просто забирается. Мудрые общества, состоящие из благодарных и просвещенных людей, осознают, что им дано, признательны за это и пытаются заблаговременно отплатить за услугу.

Туша размером с кита – это и правда ярчайшее прямое воплощение и репрезентация накопленной ценности. В своей самой фундаментальной форме это хранилище пищи и энергии. Человек, которому повезло спрятать кита у себя на складе, если только он сможет его сохранить, максимально защищен от любого голода, кроме разве что самого страшного из постижимых. А что, если кит был просто выброшен на берег, – иными словами, оказался там по воле судьбы, без каких-либо усилий со стороны тех, кто теперь может извлечь выгоду, даже не устремившись к ее получению и даже не осознав, какое чудесное множество непостижимых сил должно было сочетаться, чтобы такое существо могло возникнуть и чтобы появилась возможность воспользоваться его дарами? Именно об этой возможности – или, по сути, конечной реальности – сам Бог пытается сказать Иову, когда судьба, мрачная и гнетущая, искушает последнего усомниться в правильности космического порядка:

Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?

вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его?

будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?

сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?

станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?

будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами?

можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою?

Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь.

Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его?

Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем?

Иов 40:20–41:2

Неразумные общества (вспомним Ниневию) принимают свои традиции и накопленные ресурсы как должное. Они живут, ничего не осознавая, за счет прошлых богатств. В своем самоубийственном нарциссизме они потребляют больше, чем зарабатывают, и даже безответственно уничтожают тот самый дух, действие которого и позволило этому богатству возникнуть. Мы можем считать все блага, предлагаемые нам прошлым и природой, нашим правом, даже заслуженным, и, как следствие, вести себя слишком легкомысленно и небрежно, презирая наше право первородства и его источник – привилегию. Именно об этом говорит «Энума элиш», космогонический миф Вавилонии, в котором беспечные обитатели изначального мира убивают своего отца, Апсу, и пытаются жить на его мертвом теле или внутри него. Та же идея, в каком-то плане, отражена в диснеевском «Пиноккио», когда Джеппетто, великодушный отец главного героя, марионетки, оказывается во чреве кита, и авторы сценария не дают никаких реальных объяснений того, как он попал в беду, – за исключением намека на то, что отчаявшийся патриарх готов искать повсюду своего пропавшего сына. Потеря сына плотником-отцом по смыслу эквивалентна потере Ионой своего живого голоса, поскольку сын, по традиции – это активное проявление отца, его глаза или голос, дух того, что в противном случае могло бы оказаться пустым или мертвым преданием. Эта потеря и последующее горе отца – это репрезентация тоски Бога по истинному завету или отношениям с человеком. Разве мы на самом деле не сотворцы этого царства – и, возможно, самих небес? Сами мы явно можем сотворить ад, это несомненно. Но что бы мы могли сделать, если бы вместо этого ориентировались на самую высокую вершину из всех, какие можем вообразить?

Разве бессознательное (добровольное) пребывание во чреве кита не означает, что те, кому дарованы незаслуженные блага культуры и природы, могут вследствие этой незаслуженной щедрости вести слепое и глупое существование, обдирая плоть с предоставленных им тел, даже когда живут под защитой их обильных границ – так сказать, в их чревах? Разве это нельзя назвать глубоким невежеством, неблагодарностью, высокомерием, незрелостью и умышленной слепотой? Разве это не отцовский шатер, в котором Авраам, зависимый и инфантильный, пребывал на протяжении стольких десятилетий, прежде чем отправиться в свое настоящее приключение? Разве это не означает, что в развитых обществах и даже успешных микросоциумах (корпорациях и других субкультурах) постепенное приобретение богатства может повлечь крах ценностей – настоящую смерть Бога – из-за наплевательского отношения, которое возникает благодаря такому богатству, пусть и не навсегда?

Означает ли все это, в свою очередь, что трупы китов как в естественном мире, так и в сфере социальных институтов неизбежно оказываются пищей преднамеренно слепых, больных, ничего не сознающих, неизлечимо неблагодарных, всепожирающих падальщиков, которые ничего не производят, но могут и будут обдирать все до костей – и в возрастающем отчаянии даже сожгут все, что останется, оставив лишь пепел? Правда ли, если сказать немного иначе, что хранение богатства, репрезентированного гигантской китовой тушей, искушает нас незаслуженно присвоить привилегии – причем совершенно бессознательно – и ведет к размножению мародеров, которые из-за собственного нарциссизма и психопатии стремятся только к тому, чтобы лишать эту тушу ее сохраненной стоимости? Моральная опасность богатства и привилегий кроется в том, что они становятся искушением для инфантильных нарциссов и гедонистов. В силу этого жесткие ограничения, вызванные естественной необходимостью, можно счесть регулятивными и благотворными, какими бы ужасными и даже потенциально смертельными