Невротический характер - Альфред Адлер

Сновидение начинается с образного, пространственного противопоставления неполноценной женственности и полноценной мужественности и логично заканчивается выражением стремления к «замене» утраченной мужественности. На этой сконструированной фиктивной направляющей линии должны были располагаться также черты характера, аффективные реакции, готовности и невротические симптомы, что и обнаружилось впоследствии. Такие черты характера, как властолюбие, нетерпеливость, недовольство, упрямство и замкнутость, оказываются, как и многие другие, вторичными вспомогательными линиями, которые зависят от руководящей фикции – достижения «мужских» высот. Дальнейший ход мыслей показал, что она тенденциозно подчеркивает утрату отца, искусственно усиливая и продлевая свою скорбь, и это служит эффективным приемом в борьбе с окружающими.

V. Жестокость, совесть, перверзия и невроз

При анализе неврозов и психозов очень часто уже в самом раннем детстве обнаруживается жестокость. Разумеется, было бы неверно соотносить поступки двухлетних детей с моральными мерками взрослых; применение силы детьми, которые еще стоят по ту сторону добра и зла, нельзя классифицировать как садизм или грубость, как это часто бывает, когда родители и педагоги рассказывают предысторию психопатов. Психическими, или, в нашем смысле, невротическими, эти проявления становятся лишь тогда, когда служат какой-то определенной цели и конструируются именно для этого, при использовании абстракции и с тенденцией на перспективу; то есть когда они принадлежат некоей системе отношений. То обстоятельство, что они всегда опираются на возможность и способность переживать сильные эмоции, не дает оснований предполагать в них конституциональный фактор.

На самом деле такую черту характера, как жестокость, всегда находят в качестве компенсаторной надстройки у детей, которых чувство неполноценности вынуждает к очень раннему и поспешному выстраиванию личностного идеала. Сопровождающие черты – упрямство, вспыльчивость, раннее половое созревание, честолюбие, зависть, корыстолюбие, злость и злорадство, которые, как правило, навязываются руководящей фикцией и помогают формировать и мобилизовать воинственные и аффективные готовности, – создают пестрый и изменчивый образ трудновоспитуемого ребенка. Очень часто в качестве исходной точки можно обнаружить ощущение собственной кротости, оцениваемое как женское, и тенденцию заглушать склонность к самоотверженности грубыми и жестокими поступками. Боязнь проявить свои чувства, нерасположенность к нежностям, поздравлениям, соболезнованиям, приветствиям – все это попытки «подорвать» социальное чувство.

Властолюбие таких детей отчетливо проступает в семье и в игре, часто в походке, осанке и во взгляде. В игры и в самые ранние мысли о выборе профессии жестокость нередко проникает завуалированно и заставляет таких детей представлять в виде идеальной фигуры палача, мясника, полицейского, могильщика, дикаря, а кроме того, кучера – «потому что он может бить лошадь», учителя – «потому что он может бить детей», врача – «потому что он может резать», солдата – «потому что он может стрелять», судью и т. д.[268] Нередко сюда примешивается исследовательский интерес, и отсюда же берут свое начало, словно для тренировки, издевательства над крупными и мелкими животными, над детьми, размышления и фантазии о возможных несчастных случаях, которые могли бы произойти с ближайшими родственниками, интерес к похоронам и кладбищам, к садистским рассказам, вызывающим ужас.

Еще одна цель этой подстегиваемой жестокости – не позволить появиться и осуществиться всегда присутствующим одновременно с ней наклонностям к слабости, состраданию, любви, потому что они противоречат мужской направляющей линии. Широко распространенное стремление быть мужественным, которое должно привести к превосходству над другими, нигде не проявляет себя так ярко, как в «невинном» злорадстве; правда, у нервозных людей это может сильно акцентироваться и применяться самым нелепым образом ради возвышения личностного чувства. Ларошфуко в своей насмешливой манере замечает, что «в несчастье наших друзей всегда имеется нечто такое, что нам не так уж неприятно». Это изречение очень вдохновило проницательного Джонатана Свифта.

Я слышал, как один пациент громко рассмеялся, когда ему рассказали о землетрясении в Мессине. Этот пациент имел выраженные наклонности к мазохизму. Навязчивый смех часто овладевает пациентом, когда он оказывается перед тем, кто превосходит его, например перед учителем или начальником, когда требуется нечто большее, чем обычная вежливость. У таких пациентов находят выраженную склонность доминировать над другими или мучить их, иногда у них бывают садистские фантазии, а потом обнаруживается, что навязчивый смех, властолюбие и садизм надстраиваются над «слабым местом» – чувством неполноценности, чтобы компенсировать его. Так, пиромания – получение удовольствие от пожаров и едва подавляемое навязчивое желание представить пожар в театре, церкви или даже закричать: «Пожар!» – по некоторым нашим наблюдениям, может указывать на неполноценность чувствительности мочевого пузыря и светочувствительности глаз и, соответственно, на подготовку к их компенсации. Прежде всего, конечно, это подготовка к тому, чтобы прославиться, как Герострат, при невозможности совершить подобную акцию.

Однако в нашей культуре с ее этическими императивами человеку, находящемуся на этой линии мужской жестокости, угрожают серьезные опасности и неудачи, поэтому жестокость необходимо скрывать, и очень часто она осуществляется лишь в фантазии. В большинстве случаев невротик использует различные обходные пути, на которых садистские побуждения полностью или частично теряют свою силу. И тогда нервозному человеку удается обеспечить себе такое же превосходство над слабым за счет кротости и мягкосердечия, или же он так ловко оперирует на этой новой линии, что заново создает агрессию, чтобы овладеть другими людьми и мучить их. Он становится благодетелем. При неврозах навязчивых состояний нередко может показаться, что больные отказываются от своего усиленного властолюбия и начинают предаваться покаянию и предпринимать защитные меры, которые носят совершенно тот же навязчивый характер и давят на окружающих не меньше, чем прежние аффективные готовности. Эти меры позволяют пациенту оставлять жизненные проблемы нерешенными, а также они годятся для того, чтобы сделать очевидными для наблюдателя болезненное честолюбие невротика, парализующее его, и «предстартовую лихорадку»[269].

В больших припадках так называемой аффективной эпилепсии, истерии, в приступах невралгии тройничного нерва, мигрени и проч. властолюбие сворачивает на невротический путь готовности к припадку, но окружающие при этом испытывают не меньшие, а скорее большие страдания и бессилие, чем при открытой ярости и враждебности, которые в интервалах между приступами чаще всего проявляются, как и прежде, в открытую. Такие пациенты могут выступать против вивисекции, в защиту животных, могут быть вегетарианцами, заниматься благотворительностью, они хорошо понимают чужие страдания; они «не могут видеть истекающего кровью гуся, но хлопают в ладоши, если их конкурент обанкротился на бирже»[270]. Влечение к сектантству возникает у них из-за их враждебной, антисоциальной позиции, как и резкое оспаривание чьей-то значимости еще до