Невротический характер - Альфред Адлер

сильном противоречии с кем-то из мужчин в семье (отец, брат). И тогда аналогией, по которой ребенок воспринимает многообразные ощущения обделенности, униженности, неполноценности, становится обычно символически понимаемая «не-мужественность», что означает идеи кастрации и мысли о женской роли в половых сношениях, об оплодотворении и зачатии, но кроме того, о преследовании, опасности быть заколотым, раненым, о падениях и «нахождении внизу». Все эти фикции возникают в грезах, галлюцинациях, сновидениях, поскольку они не полностью замещаются фикциями мужского протеста, и все эти фикции выражают чувство обделенности, которое выражается в мысли «Я всего лишь женщина!», в то время как личностное чувство стремится «наверх» и навязывает позицию мужского протеста.

Наша пациентка говорила, что представления о половых сношениях появились у нее очень рано, когда она еще за недостатком опыта не учитывала окончательность половой роли. В таких случаях мы всегда должны ожидать, что обнаружатся застенчивость, стыдливость и сомнения, а позднее – страх перед экзаменом и принятием решений во всех формах. Если разобрать эти черты характера психологически, то за ними можно вскрыть недостатки и несовершенства более значимые. Обычно уже очень рано обнаруживаются или выдвигаются на передний план поиски равенства с мужчиной, в то время как во многих случаях «вянет, как цветок, решимость наша»[247] под воздействием безнадежности. Так как прямой путь к мужественности закрыт или кажется таковым, женщины ищут окольные пути и выходы из этого положения. Один из таких выходов – полноценное социальное стремление к эмансипации женщины, другой – невроз, конструирование этого «идеального мужского органа», в частной жизни. В тяжелых случаях происходит полный отход от общества, изоляция, порой идентичная заключению в сумасшедший дом.

Наша пациентка в детстве стремилась повелевать мужчинами, братьями и отцом; с матерью она, по-видимому, справлялась легко. Отец был ею совершенно очарован. При некоторой практике можно было легко сделать вывод о тенденции ее невротических симптомов: в браке ее головные боли и мигрени служили ей средствами повелевать мужем. И в этом она искала своего рода замену «утраченной» мужественности.

Я знаю, какое здесь можно выдвинуть возражение. Это жалкое состояние при неврозе, ужасные боли при невралгии тройничного нерва, бессонница, обмороки с потерей сознания, параличи, мигрени – как можно пойти на все это ради такой шаткой цели, как равенство с мужчиной? Я сам долго боролся с этой очевидной вроде бы мыслью. Но разве это сильно отличается от тех случаев, когда люди всю жизнь готовы выносить какие угодно муки ради какого-нибудь другого мыльного пузыря? Разве не живет во всех нас «воля к видимости» (Ницше), заставляя нас переносить любые несчастья? И на этом же невротическом обходном пути к мужественности находятся, как я уже доказывал, преступления, проституция, психоз, самоубийство! Все эти доводы, как и то обстоятельство, что психические механизмы в человеческой психике действуют бессознательно, я могу привести в пользу моей точки зрения. Однако установленное мною преувеличение в оценке конечной цели, кажущейся более высокой, является надежным краеугольным камнем терапии неврозов. И из этого возражения я извлекаю пользу при работе с пациентами, стараясь показать им, как они, поставленные перед выбором между естественной ролью и невротическим мужским протестом, выбрали из двух зол большее.

Из предыстории нашей пациентки можно еще обратить внимание на то, что она никогда не любила играть в куклы и вплоть до замужества получала больше всего удовольствия от гимнастики и спорта. Эти занятия тоже служат заменой мужественности, и это ясно не столько потому, что они «мужские» сами по себе, сколько благодаря их взаимосвязи с другими «мужскими» склонностями и особенно той настойчивости, с которой пациентка рассказывает об этом. Она также страстно увлекалась туризмом, но после рождения ребенка (а она, несомненно, желала и ожидала только мальчика) от этой страсти осталась только сильная тяга к путешествиям.

Было бы ошибкой предполагать, что описанные здесь и отмеченные самой пациенткой черты характера – это лишь островки в бескрайнем море женской души. Скорее следует принять, что эти мужские черты образуются под давлением доминирующей тенденции, что они происходят из некоего жизненного плана; и они отчетливо проявились потому, что это было возможно, в то время как вокруг них существует неотчетливое, лишь при случае проступающее желание быть мужчиной, которое используется больше для препятствования и переработки влечений, кажущихся женскими, прежде чем стать самостоятельным. В этой борьбе мужских влечений против женских личностное чувство окончательно встает на мужскую сторону и использует всплывающие вдруг женские влечения, среди которых и сексуальный инстинкт женщины, для того, чтобы собрать[248], сгруппировать, преувеличить и подчеркнуть их как унизительные, несущие опасность; и тотчас же заменить их сторожевыми постами, чтобы они были лишены своего влияния. Эти сторожевые посты – различные защитные механизмы – простираются далеко за границы сферы женских влечений. Всегда оказывается, что эти защитные механизмы и бдительные готовности, а в их числе и болезненные симптомы, не только выполняют свое предназначение – предотвратить поражение, но и отравляют пациентов чрезмерной осторожностью, так что те в конце концов становятся ни на что не способными. Тогда только исчезает первичная неуверенность, которая, по сути, то же, что страх женской роли, но он переносится на все сферы жизни и выталкивает больного из социума.

На этой линии отступления мы и обнаруживаем всех наших пациентов, их симптомы являются гарантией того, что им не придется вновь окунуться в сутолоку жизни. Из этого складывается некий образ, в котором часто можно увидеть возврат невротика к более простым, детским отношениям и связям, совершается ли он лишь после изначально нормального развития или же вообще препятствует этому развитию. При этом пациент в некотором роде словно возвращается в свою детскую. Может необычайно усилиться привязанность к семье, или вместо любви к родителям развивается прежнее детское упрямство, и обе эти установки берутся за образец поведения, как если бы пациент во всех людях искал отца или мать. Несмотря на то что эта фикция ввергает его в противоречия с реальностью, он держится за нее, потому что когда-то в своей детской он чувствовал себя в безопасности. Р. Киплинг рассказывает, как наблюдал больного человека, лежащего в агонии, и как перед самым концом с его губ сорвался ожидаемый крик «Мама!». Чтобы понять это страстное стремление к безопасности, послушайте, как маленькие уличные мальчишки, попав в беду, тут же взывают к матери. Тем же желанием найти защиту пронизано почитание Божьей Матери[249]. У девочек жажда безопасности, как правило, более ярко выражена по аналогии асексуального отношения к отцу. Фантазии на тему материнской утробы, выдвигаемые на первый план Г.