Невротический характер - Альфред Адлер

которых можно было бы без труда распознать мотив психического гермафродитизма с его безграничной силовой политикой и его крушением. Выражался ли этот интерес пациента какими-то изображениями на плакатах, в лексиконе, круге чтения, в каких-то демонстрациях или инцидентах, я оставил без внимания «научную» интерпретацию, которая, кажется, фокусировалась на мужских «периодах», мужском климаксе, на исследовании мужских и женских компонентов в организме индивидуума и т. п. Для меня ключевое значение имело очевидное подчеркивание взаимосвязи и противопоставления «мужское – женское».

В последние годы, с тех пор как я проследил этот основной феномен невроза, я нередко задавал себе вопрос: а не довлело ли и надо мной в детстве подобное сомнение, хотя вроде бы проблема гермафродитизма привлекла меня только как критика, следовательно, вторично и значительно позже. За контраргумент я также счел бы свое отрицание биологического гермафродитизма как причины невроза (Флисс), если бы мне не был хорошо известен тот факт, что часто отрицание – это проявление старого неосознанного интереса. И все же мое мировоззрение говорит о том, что я, пожалуй, справился с тем старым детским антагонизмом во мне, и при этом у меня не развился чрезмерный мужской протест. И в жизни, и в научной деятельности, после некоторой первоначальной переоценки абстрактного мужского принципа, я спокойно и объективно отклонил весь поток аргументов за изначальную неполноценность женщины. Что же касается критиков «мужского протеста», то, исходя из их воинственной позиции и упорного недопонимания, осмелюсь заметить, что неумеренная резвость их нападок в строго научном вопросе почти так же, как и страх перед понятием «гермафродитизм», выдает какое-то их старое детское впечатление, которое пугающим образом имитировало сильно акцентированную женственность или гермафродитизм. Впрочем, этим замечанием я не собираюсь удерживать кого бы то ни было от научной критики.

Нет лучшего реактива на невротическую психику, чем вопрос об оценке другого пола. Усиленное отрицание равноправия полов, обесценение или завышенная оценка другого пола обязательно связаны с невротическими готовностями и невротическими чертами характера. Все они зависят от невротической предохранительной тенденции, все обнаруживают четкие следы мужского протеста в действии и свидетельствуют о принципиальной, более абстрактной привязке к руководящей фикции. В совокупности они суть искусные трюки человеческого мышления, применяемые для того, чтобы повысить личностное чувство. Позже мы еще будем говорить о фундаментальном значении своевременного распознавания половой роли. Здесь же ограничимся лишь следующим: кто недооценивает женщину, будь он сам мужчина или женщина, тот наказывается неврозом.

Из положений моей психологии неврозов вытекает, что жизнь женщины, в будущем подвластная какому-нибудь мужчине, – рожать детей, быть на вторых ролях, быть вынужденной повиноваться, уступать мужчине в знаниях, возможностях, силе, уме, быть слабой, ежемесячно переносить менструации, жертвовать собой ради супруга, детей, превратиться в старуху, которой все пренебрегают, но такая жизнь предощущается со страхом и ужасом, причем как мальчиками, так и девочками, если ребенок предрасположен к неврозу. Выше описывалось, как этот ужас перед будущим разжигает в ребенке эгоистические черты характера. Показательный случай одной маленькой девочки я приводил в «Предрасположенности к неврозу»[225]. Самые тяжелые случаи неврозов и психозов часто наблюдаются тогда, когда недовольство половой ролью, оцениваемой как «не-мужская», не допускает справедливой замены. Полная разобщенность с жизнью создает основу для постоянного недовольства, склонности к конфликтам, бесцеремонности и бегства от мира. Нередки воспоминания о детском недоумении – почему существует только два пола? – и выдают они изначальную неудовлетворенность.

Некоторые случаи так называемого лактопсихоза[226], имеющие в основном шизофренический характер, буквально заявляют об отказе от брака и счастья иметь детей. Например, такая пациентка требует, чтобы ей позволили вернуться к братьям и сестрам. Или она отвергает все женские обязанности, ожидая, что она ослепнет или, скажем, превратится в змею. Если исследовать эти случаи глубже, то обнаружится, что и много раньше такие больные выполняли свои задачи лишь с большим трудом.

Случай одной моей пациентки с желудочным неврозом демонстрирует поведение, которое регулярно наблюдается в процессе психического развития невротиков. Это касается предугадывания, предощущения, предчувствия всевозможных ожидаемых неприятностей. Эта склонность видна уже в раннем детском возрасте, когда она сильно подпитывается неполноценностью органов и связанными с этим недугами. Часто для подобных предчувствий выбирают время перед отходом ко сну, и тогда неудивительно, что в образах сновидения эта попытка «думания наперед» продолжается, раскручивается, нередко в жуткой форме. Но «думание наперед» – функция бодрствующего мозга, параллельное этому состояние в сновидении, как и в неврозе, – предчувствование, когда чувства, ощущения «работают» особым образом, как в галлюцинации.

Галлюцинаторная возбудимость, как я уже подчеркивал в «Учении о неполноценности органов»[227], – это развитая способность перенапряженного мозга, перетрудившегося в целях компенсации, и она служит невротической предохранительной тенденции; тем, что она представлена в сознании, она обязана тенденциозной памяти и невротической апперцепции, нацеленной на осторожность. В еще неразвитой душевной жизни ребенка можно заметить самое большее слабые следы галлюцинаторных ощущений, которые следует понимать как фиктивные приготовления для некоей цели, как антиципацию небезопасных времен. Таковы улыбки во сне, приятные ощущения от предвкушения какого-либо органического удовлетворения или каких-то гарантий защиты.

Галлюцинаторное возбуждение в неврозе и психозе служит всегда только руководящей фикции личностного идеала. В картине нервных заболеваний большое значение имеют также болевые галлюцинации и галлюцинации страха. Глубокое изучение механизма галлюцинации однозначно показывает нам, что она складывается из тенденций к абстракции и к антиципации и что галлюцинация, как усиленная фикция или напоминание, приобретает свое значение потому, что побуждает к сохранению личностного чувства. Тот факт, что она сопряжена со следами воспоминаний, то есть что она «регрессивна», может и не быть существенным. Психика работает только с содержанием сознания и с ощущениями, которые дает опыт и которые происходят из прошлого. Функция психики, и особенно невротической психики, заключается в особом выборе следов воспоминаний и их тенденциозном связывании с невротической апперцепцией. Следовательно, подстегиваемая неврозом предохранительная тенденция пользуется очень развитой функцией предугадывания – галлюцинацией, которая более абстрактно и образно проигрывает какую-то сцену с ее предварительным финалом, с предвосхищаемым завершением; и финал этот либо вдохновляющий, с тем чтобы галлюцинант мог «навести мосты», либо пугающий, чтобы он выбирал другие пути и средства. Таким образом, галлюцинации, так же как сновидение, как другие предварительные попытки психики, предназначены для того, чтобы разыскать дорогу, ведущую к повышению или сохранению личностного чувства. Галлюцинация отражает чаяния пациента, его надежды, суждения или опасения.

Вышеупомянутая пациентка как раз собиралась вступить в брак, когда у нее начался желудочный невроз. Она страдала болями в области желудка, отрыжкой, рвотой, отсутствием аппетита и запорами. Однажды вечером, перед тем как идти спать, она отчетливо услышала