Невротический характер - Альфред Адлер

но неуклонно, со всеми своими хорошо развитыми и предварительно выстроенными готовностями, которые предохранительная тенденция создала жесткими и исключительно действенными и которые сопротивляются любому видоизменению. Значение, придаваемое невротиком определенным условиям в любви, есть не что иное, как защита личностного чувства, причем движущую силу следует искать в мужском протесте, который и создал видимость инцестуозной констелляции. В тех случаях, когда фиксация на одном из родителей кажется очевидной, она сконструирована и аранжирована с определенной целью[200] – уклониться от принятия положительного решения относительно других партнеров, любви и брака. Потому что чаще всего невротик уже разрушил или «оставил недостроенной» свою готовность к любви и браку как несовместимую со своей, «малосоциальной», конечной целью.

Но при ближайшем рассмотрении самая первая ситуация «треугольника» – «ситуация инцеста» – из-за «мании величия ребенка» вынужденно становится асексуальной и выявляет все невротические черты предрасположенного ребенка: зависть, упрямство, ненасытность, раннее созревание, властолюбие и недостаток социального чувства. Побудительная причина сохранения наиболее подходящих воспоминаний, их фальсификации и утрирования – это страх поражения в жизни. И те моменты, когда сексуальный инстинкт действительно давал о себе знать, когда для ребенка открывалась возможность инцеста, сохраняются в памяти как пугающий след, напоминание. Но невротической психикой управляют не воспоминания, не реминисценции, а фиктивная конечная цель, применяющая их практически, в свою пользу, в форме готовностей и черт характера. Едва ли что-то меняется, когда эти реминисценции «вытесняются» личностным чувством, выталкиваются в бессознательное и когда остается только равнонаправленная с ними позиция; в любом случае невротический характер и все остальные психические жесты с их бессознательным механизмом противодействуют включению в социум.

Так же обстояло дело и с нашей пациенткой. Например, она сообщила, что всегда хотела перетянуть отца на свою сторону и достигала этого тем, что тщательно соотносила свое поведение с его убеждениями и желаниями. Ей не составило труда оторвать его от матери. С 14 лет она стала уклоняться от его поцелуев, потому что испытывала при этом тревожащее эротическое ощущение. Добавлю здесь, что с 12 лет пациентка демонстрировала отчетливые признаки невроза. Ее тогдашняя ситуация позволяет нам понять смысл ее защиты, выстроенной из эротических готовностей. Она всегда была необузданной, как мальчишка, и уже тогда ощущала власть сексуального инстинкта и научилась мастурбировать. Примерно в то же время начались и преследования со стороны мужчин, на что она реагировала сильным страхом. За несколько лет предохранительная тенденция развилась настолько, что у пациентки усилилась тревожная готовность, выстроенная поначалу на реальных ощущениях страха; теперь же она могла вызывать у себя состояние страха галлюцинаторно, когда опасалась принижения, связанного с женской ролью, и предусмотрительно, так сказать, усугубляла это состояние при любом поводе, как будто боялась, скажем, случайной беременности. Это предвосхищение и галлюцинаторное пробуждение ощущений, которые соответствуют какому-то поражению, грозящему в будущем, – результаты предварительной работы предохранительной тенденции, и, как я уже отмечал[201], они составляют сущность ипохондрии, фобии и многочисленных неврастенических и истерических симптомов.

Кратко упомяну здесь, что сущность бреда основывается на похожем догматическом, предвосхищенном представлении о каком-то опасении или желании, которые предохранительная тенденция предлагает для большей уверенности при состоянии незащищенности, а при усиленной опоре на фиктивную направляющую линию – для защиты личностного чувства. Наша пациентка своим тревожным состоянием предчувствовала и галлюцинаторно удерживала возможную ожидаемую потерю престижа и тем самым оказывалась лучше всего защищенной от этой потери. Порой галлюцинаторное возбуждение нуждалось в дальнейшем усилении, тогда пациентка вызывала у себя защищающее навязчивое представление, будто она умертвила новорожденного ребенка. В анализе обнаружился страх перед мужчиной, иногда вырождающийся в боязнь открытых пространств и связанный с предостерегающими наставлениями матери. Это означает, что пациентка выудила из своих воспоминаний даже слова матери, с которой она постоянно боролась, поскольку они годились для обеспечения безопасности[202].

Произошло и еще одно событие, настоятельно потребовавшее поспешного выстраивания предохранительных готовностей: одна из ее кузин родила внебрачного ребенка, что вызвало величайшее возмущение в добропорядочном семействе, особенно когда соблазнитель исчез в голубой дали. Все глубже постигая особенности развития нашей пациентки, мы можем понять, почему это событие должно было форсировать выстраивание ее невроза и каким образом получилось так, что более высокую ценность приобрели слова матери, к которой обычно она мало прислушивалась. С раннего детства пациентка была диковатым, необузданным ребенком, физически крепким, она предпочитала мальчишеские игры и с крайним неудовольствием высказывалась о любых женских побуждениях. Она все еще помнит, как наотрез отказывалась играть в куклы и заниматься рукоделием. В ее глазах личность отца в поразительной степени превосходила личность матери. В их семье жила еще незамужняя тетка, женщина с выраженными мужскими манерами, растительностью на лице и мужским тембром голоса. К этим ярким, постоянно всплывающим воспоминаниям примкнуло еще одно, из более позднего времени, и создало необходимый резонанс с тенденцией, которая владела пациенткой с детства, – с желанием стать мужчиной; это было воспоминание о том, как одна ее давнишняя школьная подруга – псевдогермафродит – превратилась в мужчину. Подобные сообщения пациентов и, в частности особый интерес к гермафродитизму, по моему опыту, являются достаточными, чтобы предварительно установить, что эти пациенты хотят оспорить свою видимую женственность (и не имеет значения, женского они пола или мужского), приобрести мужские качества, как если бы они твердо верили в свою способность «превращения», и что они не оставляют попыток выдвинуться на более высоко ценимую мужскую роль. Среди таких попыток corriger la fortune[203] нас особенно интересуют две: выстраивание невротического характера и выработка невротических готовностей в форме невроза и его симптомов.

В качестве весьма распространенной черты характера у таких пациенток я хотел бы упомянуть склонность обнажаться и вести себя фривольно. Причем эта черта обнаруживается в детстве или в более позднем возрасте, в сновидениях, фантазиях или невротических припадках, когда они срывают с себя одежду; в психозе, когда они раздеваются так, как если бы могли обойтись без «женской» стыдливости. Благодаря таким случаям становится понятно, что перверзия, в частности эксгибиционизм, не произрастает из «врожденной сексуальной конституции»; причина перверзии в том, что защищающий личностное чувство невроз стремится подавить, вытеснить чувство неполноценности, потому что в неврозе выражается сильнейшее желание быть полноценным мужчиной, быть более высокоценимым. Сексуальный жаргон при этом лишь способ выражения, своего рода «как если бы», сексуальное содержание мыслей и фактов только символ жизненного плана.

Преувеличенная, женская стыдливость у таких пациентов – тоже всего-навсего трюк, хотя и противоположной направленности, его цель – скрыть недостаток мужественности[204]. Бесстыдство в таких случаях замещает желаемую мужественность и является мужским протестом; проявляемая стыдливость, как правило, указывает на