Между нами терапия. Исследование себя и ценности бессознательного - Ирина Гиберманн

Имплицитная память

Есть память, которую мы не помним. Парадоксально — но именно она сопровождает нас дольше всего. С самого начала — до самого конца. Её называют имплицитной. Неявной. Как будто она не вполне здесь. Как будто живёт в нас на другом слое — под кожей, в изгибе плеча, в молчании, в том, как тело замирает при резком звуке. Она не нуждается в объяснении. Она не требует нарратива. Мы не можем её вспомнить — но она может вспомнить нас. И вспоминает — каждый раз, когда мы слышим голос, от которого хочется исчезнуть, или шаги, от которых тело сжимается, не зная почему.

Имплицитная память начинается раньше нас. Раньше «я». Раньше времени. Раньше мира, в котором можно различить фигуру и фон. Когда нас ещё нет — она уже знает. Где шум, где тишина. Где свет, где небезопасно. Где голос. Например, голос матери. Мы не можем его вспомнить — но безошибочно узнаём среди сотен других. Он вписан не в сознание, а в ритм сердца. Эта память не состоит из слов. Она состоит из повторов. Из следов. Из телесной реакции, которая случается раньше, чем мысль. Из замирания. Из избегания. Из напряжения, которое мы называем «характером», но которое когда-то было просто способом выжить. Она — как шум моря, если ты вырос у моря. Он может не звучать — но всё внутри ориентируется на него. Она не уходит, пока живо тело. Она остаётся — в дыхании, в походке, в интонации, в том, как мы держим ложку. Она просто есть. Она просто живёт. До момента, когда всё отмирает — и психика, и тело, и ритм. Только тогда она уходит. Это она хранит первое — то, что мы даже не знаем, что знаем. То, что не стало словом, но стало реакцией. То, что не стало рассказом, но стало фильтром. Она — как воздух, который никто не замечает, но все дышат.

Если человек говорит: «Я не помню детства», — это не значит, что он не помнит. Это значит, что память не стала нарративом. Она осталась фоном — той самой сеткой, через которую теперь проходят слова. Осталась ситечком, которое определяет, что задержать, а что пропустить. Осталась решением: кому верить. Кого бояться. На чьи голоса откликаться. Где исчезать. Она не требует воспоминания. Она и есть воспоминание, из которого мы сделаны.

Имплицитная память — это то, что живёт в нас. Даже когда кажется, что мы её забыли. Она не требует, чтобы её поняли. Она требует, чтобы её чувствовали. И именно на ней будет выстроено всё остальное.

Семантико-эпизодическая память

После того как в нас зреет невыразимая, телесная, имплицитная память — память ритма, прикосновений, пауз и голосов, — наступает другой этап. Он разворачивается не вдруг, а медленно, как будто что-то внутри дозревает, чтобы наконец начать складываться. Примерно к трём годам в психике начинает прорастать новая форма: эпизодическая память. Она не вспоминает, она выстраивает. Не чувство — а сцена. Не просто страх — а лестница, на которой стало страшно. Не просто радость — а лицо мамы, кусок солнца на полу, запах яблок. Появляется способность удержать связность: сначала было это, потом — это. Возникают последовательности. Связи. Начинают формироваться моменты, которые можно вспомнить не только как вспышку, но как эпизод, в котором что-то произошло.

Это ещё не история. Ребёнок не говорит «я» как герой. Он не пересказывает. Он просто начинает видеть — что-то было. Кто-то был. Как будто психика впервые включает камеру, которая работает автоматически: щёлк — если впечатление было ярким. Щёлк — если тело среагировало. Щёлк — если кто-то что-то сказал. Эти кадры ещё не объединены. Они ещё не знают, зачем они сохранены. Но они уже есть. Уже ждут, когда станут смыслом.

Параллельно с этим начинает работать семантический слой. Внутри начинают звучать слова. Появляются простые конструкции: «Я не люблю кашу», «Мы ходили к бабушке», «Я упал, мама обняла». Это ещё не рассказ. Но это уже оформление. Уже что-то можно назвать. Уже есть первые высказывания — короткие, прямые, без подтекста, но полные значения. В этот момент психика делает свой первый шаг к нарративу — но пока остаётся в рамках фиксации. Я был. Я видел. Мне не понравилось. Это то, что уже можно сказать, но ещё нельзя объяснить. Эта форма памяти медленно развивается, крепнет, укладывается, и ближе к пяти годам становится узнаваемой. Уже можно различить, что это был сад, и там была скамейка, и кто-то держал за руку. Это ещё не «моя история», но уже не просто ощущения. Это сцена. Слова. Порядок. И именно на этом фоне начинает пробиваться следующий слой — автобиографическая память, в которой возникает наблюдатель. Тот, кто может сказать: «Это было со мной». Не просто вспомнить, а отнести к себе. Не просто чувствовать, а понимать, что это касается меня. Это и есть момент, когда начинается история. Когда воспоминание становится биографией. Когда возникает внутренний персонаж, наделённый голосом, позицией, контекстом. Но этот голос не возникает ниоткуда. Он прорастает из эпизодических сцен. А те — из телесных следов. Всё развивается слоями. Всё накладывается. Всё связано. Мы не просыпаемся однажды с историей — мы складываем её из тех кусков, которые когда-то были просто вспышками. Просто запахами. Просто падениями и прикосновениями. Мы не сочиняем себя с нуля — мы соединяем.

Именно так работает семантико-эпизодическая память. Она соединяет. И она готовит почву для того, чтобы внутри нас наконец появился рассказчик.

Автобиографическая память

Где-то ближе к пяти годам в психике начинает происходить сдвиг. Очень тихий, очень тонкий, но решающий. До этого память жила в теле, жила в сценах, жила в эпизодах. Но теперь в этих сценах появляется кто-то новый. Я. Не просто ребёнок, который что-то видел. Не просто тот, кто почувствовал страх, или радость, или тепло. А тот, кто может сказать: это случилось со мной.

Это и есть момент, когда начинает разворачиваться автобиографическая память. Та самая, к которой мы чаще всего обращаемся, когда говорим: «Я ничего не помню из детства». Мы ищем внутри себя сцены с участием субъекта. Мы хотим вспомнить не просто событие — а себя в этом событии. В какой одежде мы были. Что чувствовали. Как выглядели глаза матери. Что было «потом». Именно это мы называем «настоящими воспоминаниями». И если таких нет — кажется, будто внутри ничего не сохранилось. Но это не так. Отсутствие автобиографических воспоминаний