Мы все нарциссы? Феномен нарциссизма от мифологии до патологии - Витторио Линджарди

очень творческая личность, писала блестящие литературно-критические очерки, но считала их дилетантскими, никогда не оставалась довольна своими текстами, почти стыдилась их. Она не могла полюбить собственный талант, и так было не только с ее текстами, но и с ее чувствами, которых она также не принимала. Другой пациент обладал довольно посредственными художественными способностями, но считал себя гением до тех пор, пока однажды его не окатило из холодного душа: он принял участие в небольшой групповой выставке и оказался там единственным, кто не продал ни одной картины (этот случай не повлиял на его тщеславие, но по крайней мере привел на психоанализ, где он собирался жаловаться на участь непризнанного гения). В процессе работы с еще одним пациентом я понял, что некоторые изощренные формы доброты рождаются из нарциссического страха не быть оцененным. Конечно, не все заботливые люди нарциссы, но некоторые да. В их внимании ощущается оттенок мазохизма или недовольства. Как будто конечная цель, истинная причина их любезности – не сделать добро, а быть уверенными, что их оценят по заслугам.

Настоящая литература умеет оживлять наши психологические наблюдения. Гадда, например, пишет о существовании двух я. Одно из них – «дерзкое… гордое… украшенное всевозможными атрибутами… багровое, и пернатое, и напыщенное, и надутое… как индюк… в раме из инженерных дипломов, рыцарских титулов… исполненное семейной славы…».

Другое я – «угрюмый горец с недоверчивым взглядом глубоко запавших глаз, с напряженным от жадности сфинктером, покрасневшим от кишащих на нем гнид… темно-красное… кельтское, укрывшееся в чаще между гор… теневое я, животное, лесное я… очень красное, очень потное… я с потными ногами… с подмышками, еще более потными, чем ноги…». Критик Эмилио Манзотти пишет о них как о показном я и теневом я: «я-командор и я-калибан, разные, противоположные, но объединенные головой-монадой, защищенной панцирем от всякого внешнего воздействия, непроницаемой для разума».

Неуверенность, страх, зависть, гнев, стыд, точно дикие звери, постоянно нападают на нарциссов; они живут в непрерывном сравнении себя с другими. Некоторые из них безнадежно смотрят на остальных снизу вверх, другие – презрительно взирают сверху вниз, третьи мучительно раскачиваются между этими состояниями, как на качелях. Сила давления нарциссизма на нашу личность зависит от исследуемых, но не в полной мере известных условий: семейной истории, образования, полученного воспитания, родительских ожиданий, конфликтов с братьями и сестрами, а также от непостижимого взаимодействия генетической предрасположенности, нейронных цепей, жизненного опыта.

Вслед за удачной формулой Кристофера Лэша, в конце семидесятых создавшего концепцию «нарциссической культуры», мы склонны приписывать обществу и его виртуальным разработкам значительную часть ответственности за нашу растущую нарциссизацию. Ее причины мы видим в ослаблении связей и солидарности между людьми, определенном поощрении культа я, проявляющемся в одержимости собственной уникальностью, финансовым успехом, пластической хирургией. Нарциссизм (в полном соответствии со своей миссией) привлек внимание средств массовой информации. И уже давно проник в политику. Мы живем в эпоху, способствующую развитию представления о собственной хрупкости, которое приводит к страху перед длительными отношениями, ужасу перед старением и обманом, бегству от своей уязвимости, поиску оценки, которую легко получить (лайки), и постоянному самопоказу (селфи). В целом повышение самооценки и желание внимания – это неплохо. Проблема лишь в том (и именно здесь проходит водораздел между умеренным нарциссизмом амбиций и самоуверенности и обжигающим нарциссизмом грандиозности и бесчувственности), ищутся ли они вместе с другими или в ущерб им.

От удара пандемии Covid-19 нарциссическое зеркало нашего психологического и социального благополучия треснуло. Большая часть населения продемонстрировала взрослую реакцию и способность адаптироваться к объективно сложной ситуации. Но были и проблемные реакции, и они, кажется, исходили из самых показательных составляющих нарциссизма: защиты всемогуществом и отрицанием («Я не заболею ковидом, следовательно, ковида не существует») и защиты депрессивным отступлением и фобией («Ковид не пощадит никого», «Как можно выходить из дома?», «Держитесь от меня подальше!»).

Число людей с патологическим нарциссизмом растет? Если верить желтой прессе и криминальной хронике, может показаться, что так и есть. Но будьте внимательны: любое расстройство личности описывается по биопсихосоциальной модели, и «социальное» в ней всего лишь треть. Остаются темперамент и семейные отношения, текущие и прошлые. Жизни не так-то просто заставить нас преодолеть порог, отделяющий обычный нарциссизм повседневной жизни от злокачественного нарциссизма, который отравляет рабочую среду, личные отношения, политическую жизнь.

Хотя эгоцентрик по определению ставит в центр внимания собственное я, это я (да простит меня Гадда) не всегда настолько сосредоточено на самом себе. В психоаналитической традиции Я (будь оно написано прописной или строчной) рассматривается как функция, регулирующая отношения между внутренним и внешним, желанием и реальностью, законом и импульсом. Можно сказать, что это я – управляющий домом. Домом, который, в силу сложности его устройства, мы можем назвать другим словом, вошедшим в историю психоанализа, – «Самость». Монотеисты психоанализа пишут его с прописной буквы и употребляют только в единственном числе. Я политеист и обычно (за исключением случаев, когда имею в виду понятие грандиозной «Самости», которое имеет определенные корни в психоанализе) предпочитаю писать это слово со строчной буквы и часто употребляю во множественном числе. «Самости» – это мы, ведущие переговоры с самими собой и гарантирующие себе (с большим или меньшим успехом) непрерывность существования. Это подлинное, но гибкое сердце, способное адаптироваться, не теряя своей самобытности. Если бы меня попросили сформулировать одну из сегодняшних проблем, я бы сказал так: мало веры в я, слишком много в эго, мало усилий ради «самости», слишком много ради селфи. Ничего общего с щедрым нарциссизмом некоторых нарциссов, так хорошо описанным в посвящении одного поэта другому – в стихотворении Витторио Серени об Умберто Саба:

Все время о себе он говорил, но никого

я не встречал, кто, говоря о себе,

и у других прося при этом жизни,

ее в такой же, даже в большей мере

давал бы собеседникам[3].

Нарциссизм заставляет нас избавляться от вопросов, на которые нам не хочется отвечать. Сто́ю ли я чего-то? Насколько важна для меня оценка других? Нужно ли мне ощущать себя важным? Очень ли я завистлив? Использую ли я других в своих целях? Презираю ли их, обольщаю их, боюсь их? Служит ли мой альтруизм моей самооценке? С детства воюя с этими вопросами, беззастенчиво и с нежностью подменяя их любящим взглядом, который (не) знает нас, мы рискуем, повзрослев, стать грандиозными нарциссами, высокомерными и лишенными эмпатии. А также рискуем стать нарциссами робкими, боящимися осуждения, уязвимыми для критики, стыдящимися того, кто мы, завидующими тому, чего у нас нет.

Чтобы рассказать