Мы все нарциссы? Феномен нарциссизма от мифологии до патологии - Витторио Линджарди

В коротком эссе «Эмилио и Нарцисс» Гадда в бесстрастном психоаналитическом ключе переписывает миф об Эхо и Нарциссе. Мы можем согласиться с ним в том, что пророчество Тиресия становится для Нарцисса «познанием боли». Пересказав сюжет Овидия, он так говорит о смерти юноши:

Нарциссическая фаза сублимируется в нормальное развитие (тела и души) и в некотором смысле аннигилируется им: неистовый бурный аутоэротический заряд растворяется в этических соках полового созревания, в мужественности. Кроме того, растворителем становится само огромное озеро жизни в гражданском обществе, ведь оно само и есть озеро или море – конечно, когда оно не предстает грязной лужей, канализацией или сортиром.

Гадда видит в Нарциссе человека, влюбленного в зеркало, который «ищет в нем одобрения, просит любви». «Эротический заряд Нарцисса, – пишет он в другом месте, – нуждается в стене, чтобы отскочить от нее, в отражающей поверхности – большом зеркале <…>, которое будет ему льстить». Эхо становится психическим зеркалом Нарцисса.

Другой миф, рассказывающий о похищении Персефоны, или Коры, Аидом, царем подземного мира, сообщает, что нарцисс – «цветок благовонный, ярко блистающий, диво на вид»[19]. Согласно гимну Деметре, это цветок любви, прозрения и смерти. Из рассказа Роберто Калассо:

Там, где собаки не могут взять след из-за одуряющего запаха цветов, на лугу, изрезанном водой, что поднимается по краям, чтобы обрушиться вновь меж обрывистых скал, в центре Сицилии, недалеко от Энны, похитили Кору. В тот миг, когда земля разверзлась и из нее появилась квадрига Аида, Кора смотрела на нарцисс.

И вновь нарцисс соединяет невидимое царство смерти со взглядом; эта связь становится еще очевиднее, если вспомнить, что Кора в переводе с греческого означает не только «дева», но и «зрачок». Более того, в греческом языке во фразе «я знаю» используется тот же глагол (οἶδα – «я видел», ἶδα – «я знаю») – это аорист глагола ὁράω («я вижу»). Знать – значит увидеть. Зрение – посредник познания, которое убивает тщеславие Нарцисса.

Жертва ошибки, которая зажгла любовь между человеком и ручьем («Я обманулся иначе, чем влюбившийся в ручей»[20], – пишет Данте), Нарцисс остается прикованным к своему отражению, не понимая, что смотрит на себя. Овидий называет его «легковерным», который позволяет себя обмануть и хватает руками «призрак бегучий». И, как заботливый отец, пытается вернуть его к реальности:

Жаждешь того, чего нет; отвернись —

                                      и любимое сгинет.

Тень, которую зришь, – отраженный

                                      лишь образ, и только.

В ней – ничего своего; с тобою

                                      пришла, пребывает,

Вместе с тобой и уйдет, если только

                                      уйти ты способен.

Нарцисс страдает по своему образу и подобию: «Руки к тебе протяну, и твои – протянуты тоже». Но вне глубин его психики этот образ – всего лишь отражение на водной глади. Любовь Нарцисса – это самовосхваление, лишенное взаимности, глубины и разделения. Это кризис взаимного признания: имплозия «я – я» вместо ожидаемой эксплозии «я – ты». «Вы одиночество разрушили мое», – говорит Нарцисс нимфе. У Валери она отвечает ему:

То, что ты любишь, – лишь волны, а я – уверенность. Я не пленница отражения, я живу при свете и не умираю с закатом. Я покажу тебе, что в ночной темноте мое пламя сияет лишь ярче, чем днем. <…> Мои уста могут стереть холод с губ, скрытых прозрачным ледяным саваном волн, в которых твой поцелуй только твоим остается.

Но Нарцисс отвечает ей:

Вы!.. Все, чего жажду я, это любви совершенной, взгляда глаза в глаза, пьянящего обмена тайными желаниями между собой и собой… Я один. Я – это я. Я настоящий… Я ненавижу тебя[21].

Имя Нарцисс выбрано не случайно, оно отсылает к греческому слову νάρκη («нарке»), означающему сон и оцепенение. Гадда также останавливается на этимологии имени Нарцисс: «Ναρκάω означает оцепенять, сковывать, а также отуплять и оглушать, отсюда и слово “наркотик”». Таким образом, Нарцисс, «закованный в себе, оцепеневший, сонный, <…> – это тот, кто не отдает, кто не дается, кто не сдается». Нарциссу присущ не только аффективный, но и когнитивный блок. Мало того, продолжает Гадда, он выпускает «тонкий яд красоты», способный «лишить чувств» любого, кто «задержит на нем взгляд» и «будет очарован им». Нарцисс – это анестезия, наркотическая форма неподвижной жизни, застывшей в обманчивом или неполном узнавании. Спустя столетия все романы Дон Жуана будут разыгрываться вокруг ложного узнавания: «Кто я такой, ты не узнаешь». И дело не только в том, что Дон Жуан, как и Нарцисс, – миф, и потому его невозможно узнать по-настоящему, но в том, что оба они отражают нас, как занавес-зеркало в великолепной постановке Роберта Карсена[22] отражает зрителей в зале, Нарцисс и Дон Жуан – это мы.

В мифе показана трагическая агония саморазоблачения:

Он – это я! Понимаю. Меня

                                обмануло обличье!

Страстью горю я к себе, поощряю

                                пылать – и пылаю.

Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать?

                                 Но звать мне кого же?

Все, чего жажду, – со мной.

От богатства я стал неимущим[23].

Как и было предсказано, Нарцисс погибает, как только узнаёт самого себя. Личность, построенная на идеале, будь то любовь или власть, красота или талант, падает со своего пьедестала. Нарциссическая боль оказывается для героя величайшим из страданий:

Кто, о дубравы, – сказал, – увы,

                              так жестоко влюблялся?

Вам то известно; не раз любви вы

                              служили приютом.

Ежели столько веков бытие

                              продолжается ваше, —

В жизни припомните ль вы, чтоб

                           чах так сильно влюбленный?

Нарциссу остается лишь время для последнего крика:

Ты убегаешь? Постой! Жестокий!

                               Влюбленного друга

Не покидай! – он вскричал. —

                        До чего не дано мне казаться,

Стану хотя б созерцать, свой пыл

                                      несчастный питая!

Эхо услышала этот крик и, «хоть и будучи в гневе и помня, сжалилась»; обреченная лишь повторять, она делает единственное, что может делать: на каждое стенание Нарцисса отвечает таким же стенанием. «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный! – говорит себе Нарцисс. – Прости!» И эта фраза эхом разносится по долине: «Прости!..» Голова Нарцисса опускается на траву, глаза, «что владыки красой любовались», закрываются, и юноша умирает.

Прибыв в подземный мир, Нарцисс бросает последний