Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

не следует, что изобретатели и изобретательская активность в прошлом не реагировали на вознаграждение – мы хотим лишь сказать, что это вознаграждение не обязательно находилось в тесной корреляции с изменениями спроса. Короче говоря, факторы спроса не были ничтожными, но интуитивное представление о наличии определенной симметрии между спросом и предложением, выступающей в качестве одной из движущих сил технического прогресса, весьма сомнительно[74].

Более того, упор на факторы спроса в попытке объяснить не одно только направление новаторской деятельности, а общий уровень технической креативности, влечет за собой опасность попасть в замкнутый круг. Спрос не являлся экзогенной переменной. Он всегда и повсюду сдерживался доходом. Разумеется, доход может возрастать по множеству причин, включая рост населения, торговли и специализации, или естественные события, такие как изменения климата. Но еще со времен Средневековья технические изменения сами являлись одним из главных факторов, определяющих доход. Представляется, что уже к 1700 г. Европа была богаче, чем все неевропейские экономики, и этот разрыв главным образом обеспечивался техническим прогрессом. Таким образом, некорректно ссылаться на возросший доход как на фактор спроса, подталкивающий к разработке новых технологий. Короче говоря, реальный доход определяется техникой, а не наоборот, хотя этот процесс часто усложняется из-за наличия обратной связи и других аспектов[75].

Разумеется, свою роль играют и предпочтения. Многие издержки, связанные с внедрением той или иной новой технологии, могли казаться современникам избыточными, даже если они и не выглядят таковыми в ретроспективе. Устойчивый процесс инноваций требует существования индивидов, готовых идти на большой риск, а порой годами ждать компенсации (если она вообще ожидается). Со стороны первопроходцев нередко необходимы колоссальные умственные и физические усилия. Соответственно, склонность к риску, предпочтения в отношении досуга и временные предпочтения становятся ключевыми факторами, определяющими темп инноваций в конкретном обществе. Однако стоимость технического «завтрака», приготовленного изобретателями и новаторами – лишь часть общих социальных издержек. В некоторых случаях технические изменения влекут за собой серьезные экологические последствия, такие как загрязнение и вырубка лесов. Подобные изменения не обязательно носят деструктивный характер, но в той мере, в какой они подразумевают утрату природой ее прежнего девственного состояния, они обычно сопровождаются какими-либо издержками. Помимо этого, существуют социальные издержки, связанные с рабочей силой: отмирание профессий, вынужденная миграция рабочих, организационная перестройка производства, а в некоторых случаях и структурная безработица. Экономисты, как правило, полагают, что большинство из этих издержек – явления в лучшем случае временные. Тем не менее технический прогресс едва ли когда-либо был парето-предпочтительным, то есть оборачивался улучшением для всех, кого он затрагивал: кому-то он приносит выигрыш, кому-то – проигрыш, и победители почти никогда не платят компенсацию проигравшим, даже если у них есть такая возможность. Чем сильнее неприязнь к изменению существующего экономического порядка, тем меньше вероятность того, что в данной экономике сложится климат, благоприятный для технического прогресса.

Таким образом, общие издержки освоения новой технологии складываются из двух частей – из частных издержек, которые несут изобретатели, и из социальных издержек, которые несет общество в целом. Как правило, социальные издержки превышают частные, хотя последние не всегда ничтожны. Изобретательство обычно связано с решением чрезвычайно сложных проблем. Задним числом мы получаем очень искаженное представление об этом процессе; ex post технические проблемы неизбежно выглядят более простыми, чем ex ante. В техническом прогрессе не было ничего естественного и неизбежного. Он наблюдался во многих обществах, но ни одно из них, кроме западного, не сумело превратить его в устойчивый и едва ли не бесконечный процесс непрерывной экспансии. Как в прошлом, так и в настоящем под технологически креативными обществами можно понимать те из них, которые порождают инновации, обеспечивающие выгоду, резко превышающую издержки изобретательства и внедрения, и соответственно оборачивающиеся бесплатным завтраком.

После того как изобретение было окончательно отлажено, его выгоды могли многократно окупить издержки, связанные с его разработкой, но перед этим обычно приходилось проделать долгий и утомительный путь, конечный результат которого определялся удачей, талантом и упорством. Более того, некорректно учитывать лишь издержки, понесенные известными (а следовательно, удачливыми) изобретателями, поскольку на одну удачу приходились сотни провалов, хотя неудачники могли прикладывать не менее доблестные усилия, чем их коллеги, достигшие успеха. С точки зрения ex post технический прогресс мог обойтись без этих неудачников. Но с точки зрения ex ante и крупные, и мелкие изобретатели работали, никогда заранее не зная о том, будут ли их труды успешными, и потому все они в равной степени повышали уровень технологической креативности. Предыдущее столетие в этом отношении оказалось более благоприятным: как гласит известный штамп, величайшим изобретением XIX века стал сам рецепт изобретения. Наука преподнесла в дар технике теорию, тщательные изменения и точные инструменты, после чего значение интуиции уменьшилось.

Каждому обществу присуще, хотя и в разной степени, стремление к стабильности. Принцип «лучшее – враг хорошего» извечно был заклятым врагом технического прогресса. Под техническим консерватизмом подразумевается тенденция пользоваться определенной технологией лишь потому, что она была в ходу в предыдущие эпохи. Экономисты обычно отмахиваются от такого консерватизма как от иррационального, затратного, а потому нежизнеспособного явления. Однако недавние исследования, обзор которых приводит Куран (Kuran, 1988), внушают нам идею о том, что экономическая теория может и должна изучать консерватизм. Куран делает различие между личным и коллективным консерватизмом. Самое интересное объяснение личного консерватизма сводится к так называемой ограниченной рациональности – неспособности индивидов обрабатывать большие объемы информации и манипулировать ими, что затрудняет оценку альтернативных вариантов. Похоже, что ограниченная рациональность особенно ярко проявляется применительно к техническому прогрессу, поскольку технические изменения обычно связаны с оценкой довольно сложной информации. Разумеется, из этого не следует, что техника не подвержена изменениям – однако в случае относительно мелких изменений, включающих выбор между альтернативами, лишь несущественно отличающимися друг от друга, мы получим тенденцию к сохранению статус-кво. На коллективном уровне общество может быть консервативным даже тогда, когда индивиды не консервативны. Это происходит в тех случаях, когда хорошо организованные группы заинтересованы в сохранении статус-кво перед лицом более удачной альтернативы. Далее в данной главе мы вернемся к этому вопросу. Технический консерватизм порождает экономическую инерцию – представляется, что этот термин удачно описывает историю большинства когда-либо существовавших обществ. Влияние устоявшегося статус-кво, традиций, обычаев, правил и приверженности прецеденту всегда было мощным препятствием для инноваций и развития. Там, где идет технический прогресс, он неизменно сталкивается с серьезным противодействием.

Технические изменения – это игра против природы, а не против других игроков; фон Нейман и Моргенштерн называли ее «игрой Робинзона Крузо». Изобретение возникает на индивидуальном уровне, и потому мы должны рассматривать факторы, определяющие индивидуальную креативность