Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов

вторичный, соотносимый с предсознанием и сознанием, – с задержкой, «связыванием» энергии. Язык и мышление первичного процесса отличаются рядом особенностей, которые действительно представляются архаичными по отношению к характеристикам вторичного процесса. Для вторичного процесса свойственно абстрактно-логическое мышление, требующее в формальном плане дискретных операций с понятиями, а в содержательном – каузальных объяснений на основании «рациональных», т.е. главным образом «общепринятых», «использующих здравый смысл» рассуждений. Для первичного же процесса характерны следующие черты[572].

1. Оперирование предметными представлениями, т.е. образами памяти визуальной, тактильной, слуховой и других модальностей, отличающимися слабой дифференцированностью и структурированностью, семантической расплывчатостью. Сплошь и рядом эти образы подвергаются тому, что Фрейд и его последователи называют «смещением» и «сгущением»[573]. При смещении некоторый важный элемент вытесненного переживания, данный нам непосредственно, например во сне или в «психопатологии» нашей обыденной жизни, т.е. все в тех же обмолвках, описках, воспоминаниях и т.п., оказывается выраженным через далекий от него элемент, кажущийся совершенно незначительным. При символическом сгущении в одном образе-символе оказываются соединенными два (или более) представления. Они взаимодействуют между собой, не только усиливая друг друга, по той причине, что выражают одно и то же эмоциональное содержание, но и в значительной степени накладываясь друг на друга и тем самым затемняя глубинный смысл.

2. Оперирование предметными представлениями имплицирует континуальный характер мышления «первичного процесса» и известное пренебрежение к логическим противоречиям. Точнее, логические противоречия либо вовсе не осознаются, либо осознание имеет характер некоторого неясного чувства несоответствия одного содержания другому[574].

3. Ориентация только в настоящем времени или вневременность, выключенность из текущего времени[575].

4. Слабая структурированность чувственных образов-картин, вызываемых с помощью слов[576].

5. Обработка только иконических аспектов языковых знаков, смешение знака и предметного образа.

Для вторичного процесса характерно оперирование преимущественно вербальными представлениями, дискретность операций, абстрактно-логическое мышление. В ходе вторичного процесса происходит рационализация того содержания, которое было раньше выражено на одном из «языков» первичного процесса.

Для наших целей важно понять, действительно ли за образностью бессознательного, являющейся нам в «превращенной форме», стоит нечто такое, что можно рассматривать как «язык», пусть и «забытый». Сам Фрейд, как известно, практически не употреблял семиотическую терминологию. Точнее, используемые им выражения из лексикона современной семиотики («язык», «знак», «символ») не подверглись у него должной семиотической рефлексии. Тем не менее семиотический потенциал фрейдовских построений вполне очевиден. Однако, если мы захотим пользоваться терминологией такого рода осмысленно, то должны установить, что и как репрезентировано в знаках, явленных на «поверхности», где здесь означаемые и означающие, какого рода отношения существуют между ними. В противном случае мы будем иметь довольно примитивный набор «сексуальных символов», с помощью которых можно объяснить все, что угодно. Собственно говоря, вся история психоанализа – это более или менее эксплицитные попытки рефлексии над семиотическими моментами сознания и поведения.

Так, в работах психиатра и философа Р. Бильца[577], находившегося некоторое время под влиянием З. Фрейда, а затем разошедшегося с ним по ряду кардинальных вопросов, раскрывается следующее понимание семиотики бессознательного. По Бильцу, поведение «цивилизованного» человека находится в значительной мере под влиянием так называемых «биологических радикалов», т.е. генетически обусловленных мотиваций и соответствующих им архетипических моделей поведения. Некоторые из этих радикалов восходят к дочеловеческой эпохе, другие, как можно понять из работ Бильца, он относит к ранним этапам становления собственно человеческой психики. В первую группу входит стремление к безопасности и контролю над окружающей средой, включая возможность определенного выделения себя из умвельта (в смысле Я. фон Икскюля). Во вторую – прежде всего стремление к сохранению идентичности своей личности, своего «Я». Радикалы – архетипы первой группы в принципе присущи всем, но проявляются у разных людей с неодинаковой степенью интенсивности. «Цивилизованное» общество, считает Бильц, проводит своеобразный отбор на уменьшение интенсивности проявления биологических радикалов. Поэтому в большинстве случаев их выражение в чистом виде возможно в невротических состояниях, когда налет цивилизованности, часто довольно тонкий, исчезает. Соответственно многие симптомы невротического поведения выступают одновременно и знаками того, что причиной невроза является нарушение биологического архетипа поведения либо ситуация, породившая невроз, активизирует так или иначе эти радикалы вместе с присущими им формами проявления, которые и интерпретируются окружающими. Обывателями – как странное, отклоняющееся поведение, врачом-психиатром или невропатологом – как знаки невротического поведения, самим Бильцом и теми, кто принимает его «палеоантропологическую» позицию, – как знак действия биологических радикалов поведения.

Здесь, как и у Фрейда, мы опять видим, что бессознательное так или иначе репрезентировано в сознательном поведении. Но поскольку само бессознательное «натурально», «биологично», то оно и является в знаках, организация которых восходит еще к до-человеческим модусам семиозиса, т.е. в знаках-индексах, где означаемое и означающее связаны отношением часть / целое, причем так, что субъект действия и познания не осуществляет актов полагания значения в знаке, не конципирует в знаке означаемый им предмет. Сущность является через свой знак, но помимо воли и желания самого субъекта. Знаковый характер того, что можно в этой ситуации считать знаком (или языком), субъекту дан лишь вторично – благодаря тому, что так он понимается другими. Таким образом, сколь ни парадоксально это может показаться, особенно на первый взгляд, и здесь знак, как это отмечали Гегель и Маркс, является первоначально знаком «для других», и лишь в силу этого «для меня самого». Вместе с тем в данном случае в гораздо большей степени следует учитывать момент превращенности как в форме, так и содержании знака.

Все это относится и к пониманию семиотики бессознательного у Лакана и его школы. Бессознательное, как отмечает один из представителей этой школы, «находится не в Природе, а в Истории»[578]. Неприродность бессознательного, по Лакану, формируется в среде символизации, причем этот процесс начинается еще до рождения ребенка (брак родителей и соглашение о рождении ребенка) и продолжается после смерти (обряд погребения). Ключевую роль в развитии бессознательного, считает Лакан, играет «стадия зеркала»[579]. Это период (примерно с шести месяцев), когда сенсомоторный интеллект ребенка развит еще весьма слабо, тем не менее он характеризуется тем, считает Лакан, что ребенок начинает узнавать себя в зеркале. Это узнавание, по Лакану, образует некоторую «символическую матрицу», с которой изначально отождествляет себя «Я» ребенка еще до всяких отождествлений себя с «Другим». Фиксация психического на своем собственном образе, воспринятом через зеркало, выступает основой для конструирования «Сверх-Я», из которого затем выделяется «Я». Таким образом, на начальной стадии развития лакановской концепции бессознательного, оно, во-первых, еще не «структурировано как язык»[580], во-вторых, в его основе лежит символизация образа «телесного Я», в-третьих, оно связано с нарцисстическими влечениями, определяющими динамику не только бессознательных влечений,