Вещь и имя. Самое само - Алексей Федорович Лосев

рождения, а не именины, и называть новорожденного не по святцам, а какими-либо новыми именами, символизирующими новые, близкие нам факты, события или идеи. На совещании московских агитаторов я впервые узнал, что новое женское имя Октябрина приобрело уже до известной степени права гражданства, есть имя Нинель (Ленин в обратном порядке). Называли имя Рэм (революция, электрификация, мир)» («Правда». 1923. 14 июля).

Кроме личных имен, в обиход входили и новые географические наименования – к моменту написания Лосевым работы ВИ на карте СССР уже прочно закрепились Ленинград и Сталинград, позднее появятся Молотовабад, Кагановичевск и многие другие названия, связанные с именами руководителей коммунистической партии и советского государства. Следует отметить, что в СССР в течение долгого времени применялись меры, аналогичные актам «Осуждения памяти» (damnatio memoriae) в древнем Риме в отношении лиц, объявленных в уголовном суде сената врагами государства (их имена вытравливались из надписей, а статуи сносились); так, например, биографические сведения о том же Л.Д. Троцком в послевоенных советских энциклопедиях попросту отсутствовали, несмотря на то, что этот вопрос специально рассматривался и был положительно решен в ходе обсуждения С.И. Вавиловым и И.В. Сталиным состояния дел при подготовке 2-го издания Большой Советской энциклопедии летом 1949 г. (подробнее см.: Большая цензура. Писатели и журналисты в стране Советов. 1917 – 1956 / Сост. Л.В. Максименков. Μ., 2005).

13*

Прежде всего, следует обратить внимание на различные трактовки самого термина «диалектика» в истории философской мысли. Для А.Ф. Лосева в ДЧП ключевым является утверждение, что именно диалектика, в формировании которой принял активнейшее участие Платон, «есть учение о том, как бытие присутствует в мысли, в уме» [42, 798]. Для диалектики Платона, в свою очередь, характерным является всеобщность как требование превосхождения частных мнений отдельных лиц (в чем проявляется ее антисофистическая направленность), основанное на признании истинного бытия как такового и допущении способности человеческой души в той или иной форме «соприкасаться» с этим бытием, «приобщаться ему» [49, 6, 379]. Платон старательно подчеркивал особую значимость диалектики: исключительную прерогативу «доказательства сущности каждой вещи» и ее универсальность:

«…не кажется ли тебе… что диалектика, как бы оглавление наук, стоит у нас наверху и что никакая другая наука, по справедливости, не может стоять выше ее? Ею должны заканчиваться все науки» («Государство» VII 534e – 535a).

Лосев приводит соответствующие тексты в ОАСМ [57, 595 – 596]). В силу этого диалектика не может останавливаться на изменчивом, но должна стремиться к неизменному, устойчивому, безусловному – умопостигаемому, используя особую методику четкого оперирования в смысловой сфере: различения и отождествления (включая единство противоположностей) в новом качестве [49, 6, 527], что и нашло, позднее, свое выражение в ясных формулировках Плотина (I 3 5), посвятившего этой теме небольшой трактат I, 3 (частично переведенный Лосевым в АКСН [34, 343 – 345; см. также 49, 6, 527]) и признававшего диалектику ценнейшей частью философии [34, 344].

Много позже Г. Гегель, также обратившийся к этой проблеме, указывал, что именно диалектика

«представляет собою подлинную собственную природу определений рассудка, вещей и конечного вообще».

Универсальность диалектики, по его мнению, четко выражена в следующем определении § 81 «Энциклопедии»:

«Диалектика есть… движущая душа всякого научного развертывания мысли и представляет собою принцип, который один вносит в содержание науки имманентную связь и необходимость, равно как в нем же заключается подлинное, а не внешнее, возвышение над конечным» [11, 1, 206].

(Здесь же приведены дальнейшие разъяснения указанных положений. Укажем на исследование И.А. Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» (1918), где диалектике Гегеля посвящена отдельная глава [24, 112 – 133]).

Своеобразную трактовку диалектики И. Кантом Лосев интерпретировал (в одной из поздних своих работ) следующим образом:

«Идея разума не имеет в себе никакой объективной интуитивной предметности; и потому разум, по Канту, распадается на противоречия, и существует целая наука, которая разоблачает эти противоречия и которую Кант называет диалектикой, и ее основную функцию видит в том, что она является „разоблачительницей иллюзий“» [39, 169; ср.: 3, 128 и 23, 125, 89].

Кант действительно сосредоточил свои силы на поиске причин ошибочности антиномических выводов и утверждений (паралогизмов) в их сознательной или неосознанной софистичности, приводящей к «иллюзии противоречия» [2, 128 – 129, 144], и потому представляется справедливым вывод В.Ф. Асмуса:

«Все размышления Канта ведут к полному отрицанию действительного противоречия и действительной диалектики» [2, 145; ср.: 77, 81 – 83, 93, 102 – 105].

Однако, эти взгляды Канта, в свою очередь, могут быть рассмотрены как критическая реакция на особенности предшествующего метафизического подхода к пониманию основ бытия и мышления, который объясняется Гегелем как затруднение, вызванное попыткой осмыслить составляющее сущность «духа» единство противоположностей в понятии, которое при его проявлении («соотношении с внешностью») выражается в противоречивых определениях, в одинаковой степени подтверждаемых опытом, что и позволяет,

«исходя из опытов, прийти согласно правилам формального умозаключения к противоположным определениям» [см.: 10, VI, 238 – 239, 305].

При этом Гегель обращает внимание на неучтенный Кантом (с его точки зрения) момент: специфику антиномических положений, состоящую в категорическом утверждении каждого из двух противоположных моментом в его изолированности от другого, тогда как логический выход из подобной ситуации должен заключаться в признании того, что оба эти момента

«не могут быть значимы в их односторонности… а имеют свою истину лишь в их снятости, в единстве их понятия

(sie ihre Wahrheit nur in ihrem Aufgehobenseyn, in der Einheit ihres Begriffes haben)»

[10, V, 206].

Однако, необходимо обратить внимание на специфику гегелевского словоупотребления: говоря об односторонних – «конечных» – определениях рассудка (как результате деятельности мышления на первой его ступени), исчерпывающих его принципиальные возможности, Гегель указывает следующую ступень развития мысли – диалектическую:

«диалектический момент есть снятие такими конечными определениями самих себя и их переход в свою противоположность» [11, 1, 205].

Но в данном случае диалектика – всего лишь вторая ступень логического, для которой характерен

«имманентный переход одного определения в другое, в котором обнаруживается, что эти определения рассудка односторонни и ограниченны, т.е. содержат отрицание самих себя» [11, 1, 206].

И в этом смысле вполне понятным становится последующее утверждение Гегеля:

«Все, что нас окружает, может рассматриваться как пример диалектики» [11, 1, 208; ср.: 86, VII, 119, 128],

которое вряд ли возможно использовать внеконтекстуально и интерпретировать в качестве безусловного постулата. По Гегелю, диалектический момент предшествует