Вещь и имя. Самое само - Алексей Федорович Лосев

моменту спекулятивному (как завершающей ступени логического), основной особенностью которого следует признать единство снимающих себя конечных определений в их противоположности [11, 1, 210]. Важно отметить, что Лосев в своих рассуждениях объединяет 2-й и 3-й моменты (как они различены у Гегеля, ср.: [23, 127 – 128]), говоря о диалектике в целом как разделяющей и объединяющей.

Приведем также определение, данное Вл. Соловьевым:

«Под диалектикой я разумею такое мышление, которое из общего принципа в форме понятия выводит его конкретное содержание; так как это содержание, очевидно, должно уже заключаться в общем принципе (иначе мышление было бы творчеством из ничего), но заключаться только потенциально, то акт диалектического мышления состоит именно в переведении этого потенциального содержания в актуальность, так что начальное понятие является как некое зерно или семя, последовательно развивающееся в идеальный организм» [92, 2, 226].

Причем, как подчеркивает далее Соловьев, идею диалектики как чистого саморазвивающегося мышления, дал Платон, хотя в полной мере применить этот метод в качестве вывода системы определений из одного общего понятия удалось только Гегелю. Однако, кроме кратчайшего исторического экскурса в область диалектики, Соловьев предлагает и собственный взгляд на содержательную сторону исследуемого предмета. В отличие от гегелевского подхода, предполагавшего тождество имманентной диалектики человеческого мышления с трансцендентным логосом сущего (вопрос о соотношении бытия и мышления) не только по объективному содержанию, но и по существованию, Соловьев предпочитает говорить о тождестве «лишь по общей сущности или формально». В результате такой корректировки ему представляется возможным говорить о диалектическом мышлении как об оперирующем «определениями мысли или понятиями», вполне адекватными логической стороне сущего (именно логической стороне его являемости, а не чувственно данной материально-предметной бытийной форме), по той причине, что «наш разум есть отраженное проявление сущего в его собственных логических определениях». Правда, Вл. Соловьеву требуется оговорка, возводящая эти логические определения через логос сущего к исходной первооснове бытия и познания, позволяющей говорить о присутствии логических принципов в наличествующей действительности, благодаря которому возможно и их отражение в человеческом мышлении [92, 2, 226 – 228]. Это рассуждение из «Философских начал цельного знания» (1877) можно с определенной долей уверенности считать восходящим к неоплатонической методологии, получившей своеобразное преломление и в христианском богословии, например, у блаж. Августина (в его специфическом учении об идеях) и преп. Максима Исповедника (в учении о логосах), а также в «Суммах» Фомы Аквинского при исследовании вопросов о творении из ничего и познаваемости мира.

В понимании специфики диалектики Ф. Энгельсом (в «Старом предисловии к Анти-Дюрингу» из «Диалектики природы») акцент делается на возможности более полного (в пределе – исчерпывающего) охвата различных сторон предмета мысли в их взаимной связи и в процессе развития самого предмета, в противоположность метафизике, ограничивавшейся абсолютизацией изолированных сторон и не имеющей возможности преодоления возникающих при этом противоречий [ср.: 23, 262, 264, 266]. Именно это, с его точки зрения, и придает диалектике не только универсальность, но и вообще – исключительное положение в научной (естественнонаучной) мысли:

«…именно диалектика является для современного естествознания наиболее важной формой мышления, ибо только она представляет аналог и тем самым метод объяснения для происходящих в природе процессов развития, для всеобщих связей природы, для переходов от одной области к другой» [73, 20, 367].

Лосев в других своих работах не раз возвращается к универсальности (в своей, опирающейся на неоплатонизм, интерпретации) диалектического метода: [65, 617; 34, 172 – 174, 343 – 345; 49, 7 – 2, 213, 219]. Предельно четко он выражает различие методов соотнесения бытия и мысли у Платона и Аристотеля. Оба мыслителя, по Лосеву, опираются на живой опыт и вскрывают его смысловую наполненность, но Аристотель описывает космос, существующий в своей абсолютной данности, разделяя сам космос и его описание и считая диалектику искусством умозаключений на основании вероятного, Платон же (равно как и неоплатоники) понимает диалектику онтологично, и потому говорит о дедуцируемости не отдельно рассматриваемого описания космоса, но самого космоса, включая тем самым действительность (космос) в диалектический процесс [51, 618, 685; 49, 7 – 2, 379 – 380]. Схожую трактовку основного принципа «теории идей» Платона встречаем у Вл. Соловьева:

«Идея есть умозрительная сущность или безусловный образ бытия, совпадающий с безусловным образом мышления» [91, X, 474].

Весьма важные черты диалектики (в указанном аспекте) на примере сравнения систем Платона и Гегеля отмечены в работе Лосева «Николай Кузанский и антично-средневековая диалектика» [54, 344 – 345]. Аналогичные положения считает базовыми для известного направления в истории мысли и С.Н. Трубецкой, постулирующий в начале обобщающей работы «Основания идеализма» следующее:

«В основании человеческого разума, мыслящего сущее, лежит всеобщий, универсальный разум – в одно и то же время начало мышления и бытия: он обусловливает собою истину человеческого познания и разумность всего существующего. Он обусловливает познаваемость природы, ее сообразность логическим законам нашей мысли; он же обусловливает собою и осуществимость разумных целей во внешнем мире, в деятельности человека» [96, 594; также 605, 672].

В марксистской теории, опирающейся на аксиому определенного соответствия мышления и бытия, диалектика трактуется как определяющая общие, универсальные закономерности и мышления, и действительности [см.: 23, 200 – 205, 207], притом что конечные причины подобного подчинения обычно не рассматриваются и вся аргументация сводится к указанию на материю, первичную по отношению к сознанию, и на механизм отражения, лежащий в основе сознания как свойства высокоорганизованной материи. См. также комм. 23* к СС.

14*

Этот принцип, восходящий к платоновскому диалогу «Менон» (72 b – d) и в той или иной степени присущий всем «идеалистическим» теориям, в русской философии встречается у П.Д. Юркевича в его историко-философском очерке «Идея» (1859):

«Идея вещи есть необходимая форма вещи, то, что дает вещи этот, а не иной образ существования, то, что наделяет ее отличительной и определенной действительностью» [108, 30].

Аналогичный тезис встречаем в работе Лосева СС [62, 303 – 304].

15*

Термины «идеализм» и «материализм» в отношении к философским учениям стали применяться с XVIII в. Так, в частности, Г. Лейбниц в одной из своих работ в 1702 г. говорил о Платоне как представителе идеализма, и об Эпикуре как представителе материализма. До этого времени – в XVII в. – термин «материализм» служил для обозначения теорий, обобщавших физические представления о материи как веществе. Для понимания приведенного высказывания Лосева, как представляется, полезным будет обращение к небольшой по объему работе Вл. Соловьева «На пути к истинной философии» [92, 2, 324 – 338]. Именно здесь Соловьев обращает внимание читателей на