Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

Драматизм жизненного пути таких авторов, как Мариэтта Шагинян, состоит в том, что Советское государство практически не оставило им возможности писать хорошо и быть самими собой, чтобы те не опасались преследований. Понятно, что находились смельчаки, бросавшие вызов тоталитарной машине и отказывавшиеся писать под диктовку Коммунистической партии, но наивно ожидать от каждого автора такого подвига.

После выхода статьи Михаила Лифшица редакцию «Нового мира» разгромили. В июле 1954 года издается партийное постановление «Об ошибках журнала “Новый мир”», где точку зрения Лифшица называют барски-эстетической, ставящей под сомнение «важность обращения писателей к темам труда»[313]. Главный редактор «Нового мира» Александр Твардовский, допустивший публикацию, освобождается от занимаемой должности. Таким образом, государство дает ясный сигнал: критика социалистического реализма преступна. Но несвободная культура быстро превращается в бескультурье.

В качестве примера можно взять творчество Владимира Маяковского. Сегодня мы, как правило, читаем и перечитываем лишь те его произведения, в которых поэт размышляет о вечных темах, понятных читателю и в начале XX века, и в начале XXI века, и, можем предположить, так и будет и в начале XXII столетия: его поэма «Облако в штанах» бессмертна. В свою очередь, агитационные, пропагандистские стихотворения Маяковского, сплетенные из революционных лозунгов, слабо отзываются в наших сердцах и пылятся на библиотечных полках.

Правда, сам Маяковский с таким утверждением наверняка не согласился бы. В стихотворении 1928 года «Писатели мы» он с упоением отстаивает мысль о том, что литератор не вправе отмалчиваться или отсиживаться во времена исторических перемен. С издевкой он приводит в пример Ивана Тургенева:

Скажем,

   такой

      Иван Тургенев

приезжает

   в этакий Париж.

Среди

   великосветских нег

писатель,

   подогреваемый

      «пафосом дистанции»,

обдумывает

   прошлогодний снег.

На собранные

   крепостные гроши

исписав

   карандашей

      не один аршин,

принимая

   разные позы,

писатель смакует —

   «Как хороши,

как свежи были розы»[314].

Маяковский нарочно упрощает образ Тургенева, недвусмысленно намекая на то, что тот происходил из богатой дворянской семьи, предпочитал жить вдали от России, продолжая иметь доход от владения крепостными.

«Пафос дистанции», причем не только территориальной, но и временной и эмоциональной, крайне важен для всякого писателя, потому что позволяет собраться с мыслями и избавиться от пелены повседневности, заслоняющей литературный взгляд. Как мы уже увидели в предыдущих главах, даже Тургенев не всегда выдерживал «пафос дистанции», за что его сурово наказали история и читатель. Революционеру Инсарову из романа «Накануне» так и не удалось найти себе достойное место в иконостасе русских литературных образов.

К счастью, в российской литературе давно отменен принцип партийности. Закрепляя право всех граждан — не только писателей, но и их читателей — на участие в культурной жизни, Конституция гарантирует, что культура будет по-настоящему свободной, развиваясь по своим внутренним законам.

Завершим эту тему словами Беллы Ахмадулиной о художнике:

Он самому себе экзамен

не сдал. Но все это смешно.

Он спит и потому не знает,

что это — сон или кино[315].

В этом четверостишии важна каждая деталь: художник — не имеет значения, пишет ли он картины, стихи или симфонии, — ежедневно сдает экзамен самому себе. Он отрицает реальность, чтобы ее познать. Ему безразличны люди, потому что они ему дороже жизни. Его творчество не похоже на настоящую жизнь, напоминая «сон или кино», но в конечном счете именно он, художник, творит неподдельную жизнь.

Несомненно, не каждый человек способен отыскать дорогу к искусству. Для многих культура сводится к «мазне», «стишкам» и прочей «дребедени». На этот счет нет никаких иллюзий и у Конституции, которая, как мы уже говорили, смотрит на «маленького человека» без розовых очков.

Однако будущее всякой нации зависит не только и не столько от котировок на нефть, валютной выручки и показателей ВВП, сколько от состояния духовной жизни. Россиянам по-своему повезло: нам в дар досталась неповторимая культура, в сравнении с которой меркнет все на этом свете, она переживет нас всех и, видимо, будет ценной до тех пор, пока планету населяют разумные существа, знающие цену подлинной красоте.

Корни российской культуры, как у могучего дуба, разошлись от самого дерева вглубь и вширь. Но даже такое дерево нуждается в заботе. Только тогда мы и сами сможем пережидать летний зной под ветвистой кроной великого древа и любоваться в зимний день его заснеженным видом.

«ИСТОРИЯ СТРАНЫ — ЭТО МНОГОЖИЛЬНЫЙ ПРОВОД»

Статья 44

3. Каждый обязан заботиться о сохранении исторического и культурного наследия, беречь памятники истории и культуры.

В России история никогда не уходит в прошлое, ею пропитана повседневность, дышит культура. Не зря сказано у Иосифа Бродского в «Храме Мельпомены»:

Мишель улыбается и, превозмогая боль,

рукою делает к публике, как бы прося взаймы:

«Если бы не театр, никто бы не знал, что мы

существовали! И наоборот!» Из тьмы

зала в ответ раздается сдержанное «хмы-хмы»[316].

То же самое применимо не только к театру, но и к кино, живописи, музыке, архитектуре и, конечно же, литературе. Причем история, существующая в самой плоти культуры, нередко оказывается более живучей, чем настоящая история.

Один наглядный пример: Иосифу Сталину приписывают авторство фразы «нет человека, и нет проблем». Но в архивах до сих пор не нашлось официальных свидетельств тому, что вождь когда-либо говорил эти слова. В действительности выражение появилось с легкой руки Анатолия Рыбакова, у которого в романе «Дети Арбата» Сталин произносит фразу, позже ставшую крылатой.

Рыбаков объяснял в одном из интервью: «Возможно, от кого-то услышал, возможно, сам придумал. Ну и что? Разве Сталин поступал по-другому? Убеждал своих противников, оппонентов? Нет, он их истреблял. <…> Таков был сталинский принцип. Я просто коротко его сформулировал. Это право художника»[317]. В итоге литературный образ оказался не менее реалистичным, чем настоящий Сталин. Так, фраза ушла в народ.

Похожим образом Петр Первый, как мы его представляем сегодня, соткан из лоскутков «Медного всадника» Александра Пушкина и «Петра Первого» Алексея Толстого, тогда как подлинные деяния российского императора известны далеко не каждому жителю нашей страны.

Все это хорошо понимали и