«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.) - Андрей Вячеславович Кураев

«Смотри, какие у тебя глаза! В них пустыня» (гл. 30). Создание гениального романа почему-то не обогащало мастера, а опустошало его…

Воланд просто использует мастера в качестве медиума, и этот контакт в итоге выжигает талант мастера, который по завершении своей миссии становится творчески бессилен. «Я утратил бывшую у меня способность описывать что-нибудь», — признавался мастер в черновиках булгаковского романа[142].

Знал ли Булгаков, что он связывает судьбу мастера именно с сатаной? Да. Из дневника Е. С. Булгаковой: «27 апреля 1939. Вчера у нас Файко — оба, Марков и Виленкин. Миша читал „Мастера и Маргариту“ — с начала. Миша спросил после чтения — а кто такой Воланд? Виленкин сказал, что догадался, но ни за что не скажет. Я предложила ему написать, я тоже напишу, и мы обменяемся записками. Сделали. Он написал: сатана, я — дьявол. После этого Файко захотел также сыграть. И написал на своей записке: я не знаю. Но я попалась на удочку и написала ему — сатана»[143].

При этом только мастер и Маргарита с самого начала опознают в Воланде сатану. Причем даже до очной встречи с ним.

Роман или Евангелие?

То, что сам Булгаков в «романе о Пилате» видел «евангелие сатаны», мы уже знаем. Но как об этом может узнать читатель, взгляд которого не имеет доступа к записным книжкам писателя?

Подсказку вдумчивый читатель найдет в знаменитой фразе «рукописи не горят». В устах Воланда — это ясная претензия на то, что инспирированная им рукопись должна заменить собою церковные Евангелия или по крайней мере встать с ними вровень.

Дело в том, что «рукописи не горят» — это цитата. Цитата пусть и не текстуальная, но смысловая. В самых разных религиозных традициях утверждалось, что спорные дела надо доверять суду стихий — воды или огня.

Арабский путешественник Абу Хамид ал-Гарнати, посетивший Восточную Европу в середине XII столетия, побывал и в Верхнем Поволжье. Об одном из живущих там племен он поведал следующее: «У них каждые 10 лет становится много колдовства, а вредят им женщины из старух-колдуний. Тогда они хватают старух, связывают им руки и ноги и бросают в реку: ту старуху, которая тонет, оставляют и знают, что она не колдунья, а которая остается поверх воды, — сжигают на огне»[144].

Зато у древних германцев был обратный обычай: если возникали сомнения в законнорожденности ребенка, младенца бросали в Рейн. Если малыш всплывал — значит, боги Реки решили, что ребенок чист, и тогда его вытаскивали. Если же он тонул — значит, стихия совершила свой суд и погубила дитя греха.

В христианских же святцах есть история о епископе (св. Льве Катанском), который увидел в своем храме языческого жреца, связал его омофором, вытащил на улицу и приказал прихожанам разжечь костер. Вместе с этим колдуном и епископ взошел на костер. Но богозданная стихия, конечно, послушалась своего Творца, а потому христианского пастыря оставила нетронутым, испепелив при этом язычника…[145]

Византийский хронист Никифор Каллист говорит, что в середине V столетия имело место публичное прение православного епископа и арианина (приверженца ереси, отрицавшей Божественность Христа). Арианин был хороший ритор и диалектик; православный же — просто благочестивый пастырь. Видя, что в словах он переспорить не сможет, православный предложил испытание огнем. Арианин отказался взойти на костер, православный же и стоя на костре продолжал свою проповедь (см.: Никифор Каллист. Церковная история. 15, 23).

Огонь мог оставить нетронутыми не только людей, но и рукописи, если эти рукописи были святыми, Богодухновенными. В 1205 году для борьбы с альбигойской ересью из Испании в Лангедок прибыл приор Доминик де Гусман — будущий католический святой и основатель доминиканского монашеского ордена (доминиканцы потом станут главными инквизиторами). Свои антиальбигойские доводы он изложил письменно, а рукопись вручил своим оппонентам. Альбигойцы, посовещавшись, решили предать эту рукопись огню. Каково же было их потрясение, повествует легенда (ее, в частности, приводит в своей «Истории альбигойцев» Н. Пейра), когда пламя отнеслось к рукописи Доминика с благоговением и трижды оттолкнуло ее от себя.

М. А. Булгаков интересовался историей альбигойской ереси. И вряд ли он мог пройти мимо работы Наполеона Пейра[146] — французского историка XIX века, изучавшего борьбу католического Рима с альбигойцами по манускриптам того времени. «Труд Н. Пейра, содержащий это сообщение, Булгаков мог прочесть в Ленинской библиотеке (он находится там и по сей день). Мы знаем, что писатель часто прибегал к услугам всегда имевшегося у него под рукой энциклопедического словаря Бpoкгауза — Ефрона. А там, в статье „Альбигойцы“, есть ссылка именно на эту работу Пейра»[147].

Итак, распространенное верование свидетельствует о том, что не разрушается то, что сохраняет Бог, в том числе истинные книги, содержащие правильное понимание библейских сюжетов. Теперь же Воланд выступает в роли и хранителя рукописей, и определителя их достоверности. По заверению Воланда, именно его версия евангельских событий должна быть принята как прошедшая «независимый суд» стихий. О том, как горят церковные книги, хорошо знал советский читатель 30-х годов, а потому и несгораемое творение Воланда презентовалось как достойная замена каноническим Евангелиям.

Во второй полной рукописной редакции романа (1938 год) есть две подробности. В ночь первого сожжения своей рукописи мастер «попробовал снять книгу с полки. Книга вызвала во мне отвращение»[148]. В ночь же второго сожжения рукописи мастер снова берет в руки книгу и пускает ее на растопку: «Мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем».

Это не рукопись самого мастера, а именно книга. В обоих случаях книга не названа. Однако только одна книга в европейской традиции не нуждается в уточнении названия и называется просто Книгой. Библия.

«Пилатовы» главы — не просто авторский рассказ или версия. Это именно «евангелие», но антиевангелие, «евангелие сатаны». Оно не рядом, оно — вместо церковных книг.

«Только знаете ли, в евангелиях совершенно иначе изложена вся эта легенда, — все не сводя глаз и все прищуриваясь, говорил Берлиоз.

Инженер улыбнулся.

— Обижать изволите, — отозвался он. — Смешно даже говорить о евангелиях, если я вам рассказал. Мне видней.

— Так вы бы сами и написали евангелие, — посоветовал неприязненно Иванушка.

Неизвестный рассмеялся весело и ответил:

— Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи…»[149]

Поэтому главы, где действует Иешуа, нельзя называть «евангельскими»[150]. Их верное название — «пилатовы» главы. Сам мастер говорит: «Я написал о Пилате роман»