«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.) - Андрей Вячеславович Кураев

сатана или глава какого-либо дьявольского ордена иногда называется „Великим Мастером“)»[127].

При этом двух мастеров в романе никогда не было: когда мастером был Воланд, любовник Маргариты назывался «поэтом».

Переход имени означает и частичный переход функции. Создавая образ Иешуа, мастер подхватывает работу Воланда. И тут появляется интересный нюанс. Теперь авторство «черного евангелия» выстраивается многоступенчато — как и в случае с Евангелиями церковными. В богословии различаются Евангелие Христа и, например, Евангелие от Матфея. Евангелие Христа — это проповедь самого Христа. Четыре «Евангелия от…» — это передача проповеди Христа четырьмя различными людьми. «От» — это перевод греческого предлога «ката», смысл которого точнее было бы перевести «по». В каждой из этих передач есть свои акценты и приоритеты. Значит, названия наших главных церковных книг — «Евангелие Иисуса Христа по Матфею», «…в передаче Матфея».

Вот так же и у Булгакова после передачи мастеру пера, набрасывающего «роман о Пилате», начинают различаться «евангелие Воланда» и «евангелие от мастера». Автором первого является непосредственно сатана, а вот литературное оформление второго передается человеку — мастеру. Но мастер творчески активен и самостоятелен лишь в литературном оформлении, а не в сути.

Зачем Булгакову понадобилось так усложнять свой роман? Поначалу это был обычный фельетон… Но дальше, дерзну предположить, в Михаиле Афанасьевиче проснулся «сын профессора богословия».

Как пишет биограф писателя, «тому, кто размышляет над биографией и творчеством Булгакова, всегда надо иметь в виду: что бы ни происходило со старшим сыном доктора богословия в первые годы после смерти отца и в последующие десятилетия — все это воздвигалось на фундаменте, заложенном в детстве: он был уже невынимаем»[128]. Примерно в 1928 году (год замысла романа) Булгаков говорит своему другу (П. С. Попову): «Если мать мне служила стимулом для создания романа „Белая гвардия“, то по моим замыслам образ отца должен быть отправным пунктом для другого замышляемого мною произведения»[129].

Так почему Воланду стал нужен помощник при написании им его версии евангельских событий? В версиях булгаковского романа с 1929 по 1932 год Воланд сам выступает как «черный богослов» (это один из вариантов названия романа), а то, что потом будут называть «пилатовы» главы, называлось «Евангелие от Воланда». Так почему же потом авторство перешло к мастеру?

Я полагаю, что Булгаков вспомнил, что с точки зрения православного богословия (а его отец был профессором богословия Киевской духовной академии) только человек наделен даром творчества. Ангелы, в том числе и падшие, не могут создавать ничего принципиально нового… Оттого Мефистофели и ищут своих Фаустов по векам и странам…

У сатаны как у (падшего) ангела нет собственного творческого таланта. Оттого так ненужны, скучны и повторны пакости воландовской свиты в конце «московского» романа (уже после бала у сатаны).

По православному учению, человек поставлен выше ангелов. И в самом деле, ангел — это просто вестник. От почтальона не ждут, чтобы он творчески переиначивал порученную ему телеграмму.

Иначе выйдет так, как в январе 1953 года. В стране в ту пору раскручивалась последняя сталинская идеологическая кампания — борьба с «безродным космополитизмом». Кампания шла с отчетливым антисемитским уклоном. И вот в те самые дни один епископ подзывает к себе своего послушника и велит ему отнести на почту телеграмму. Телеграммой сельский батюшка уведомлялся о том, что такого-то числа ему надлежит прибыть в собор для получения патриаршей награды — возведения в сан протоиерея. Послушник относит записку на почту. На почте же в окошке сидит советская девушка-комсомолка, которая таких слов, как протоиерей, в жизни не слыхала. В итоге батюшка получает следующую телеграмму: «Такого-то числа Вам надлежит прибыть в собор для возведения Вас в сан противоеврея».

Святоотеческие тексты, говоря о людях и ангелах, творчество атрибутируют лишь первым: «Не ангельское дело творить» (св. Иоанн Златоуст)[130]. «Будучи творениями, ангелы не суть творцы» (преп. Иоанн Дамаскин)[131]. И напротив: «Бог соделал человека участником в творчестве» (преп. Ефрем Сирин)[132].

И это все, между прочим, связано с нашей телесностью. Чтобы наш дух мог повелевать телом[133], Бог и дал ему дар творчества. «Мы одни из всех тварей, кроме умной и логической сущности, имеем еще и чувственное. Чувственное же, соединенное с умом, создает многообразие наук и искусств и постижений, создает умение возделывать (культивировать) поля, строить дома и вообще создавать из несуществующего. И это все дано людям. Ничего подобного никогда не бывает у ангелов» (св. Григорий Палама)[134].

Природа ангелов проста и им нечем «руководить», но человек двусоставен, и душа должна владеть телом, а для этого как минимум она должна обладать способностью к властвованию.

Лишь человек несет в себе образ Творца творцов. Способность же творить, менять мир и владычествовать над ним вменена человеку вместе с телесностью. Отсюда и важнейший этический вывод: «Ангел неспособен к раскаянию, потому что бестелесен» (преп. Иоанн Дамаскин)[135]. Поскольку способность к творчеству связана с телесностью, а раскаяние есть величайшее творчество, то вне тела раскаяние невозможно. Не поэтому ли падший ангел не может покаяться? Не поэтому ли его отпадение невозвратимо и вечно? Не поэтому ли и для человека нет покаяния после выхода души из тела? Не поэтому ли Христос говорит: «В чем застану — в том и сужу»?

Свобода ангелов — одноразового использования. Они однажды выбирают, с Творцом или против Него. И в этой однажды избранной конфигурации своей воли они остаются навсегда (в отличие от воплощенного духа — человека, который в покаянном творчестве может ежесекундно менять вектор своей жизни).

Сатана — ангел (хотя и падший). И поэтому он сам не может творить. Поэтому и нуждается он в творческой мощи людей. Поэтому и нужны ему все новые Фаусты — в том числе и мастер.

…Не могу не отреагировать на обидную реплику Л. М. Яновской: «Известная версия профессора М. М. Дунаева о том, что мастер написал свой роман о Пилате под диктовку Воланда и Воланду этот роман якобы был нужен в качестве анти-Евангелия, чтобы читать его на своем празднестве, версия, вдохновенно подхваченная энтузиастом разрушения великого романа диаконом А. В. Кураевым, — чистой воды выдумка. Ее источник — средневековое неверие в духовные силы человека, средневековая убежденность, что талант — непременно от дьявола»[136].

Начнем с широкого культурологического вывода. На основании каких средневековых текстов можно сделать вывод, будто в эту эпоху считалось, что «талант — непременно от дьявола»? Притча о талантах — притча Христова. Это высший авторитет для Средневековья.

Да, Средневековье не делало акцент на «духовные силы человека». Но именно поэтому