История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте - Коллектив авторов

вот крупные черты характера монгола. Но путешественник мирится с этим, когда встречает в глухой пустыне его гостеприимство и видит перед собой простого бесхитростного человека. Грустно лишь то, что даже у номадов, как и при сложном строе цивилизованного быта, в практической жизни обыкновенно выигрывает нравственно худший человек. Там, как и у нас, прогрессируют порок и проходимство в ущерб добрых сердечных качеств. Конечно, встречаются и исключения, но они ничтожны сравнительно с огульным пошибом»[329].

Богатая научно-фактическая база («Вот список найденных нами на Лоб-норе растений: в самом озере – тростник (Phragmites communis), наиболее здесь обильный, ситовник (Scirpus sp.), который часто растет по неглубоким озеркам. <…> Всего, следовательно, девять видов трав и три или четыре вида кустарников»[330]) и актуальное философское восприятие иной реальности в контексте объективных данностей европейской культуры, носителем которой является автор, противопоставление двух типов цивилизации – европейской и азиатской, с их плюсами и минусами, – способствует восприятию текста не только как рассказа о научном путешествии, но и как диалога двух культур. Именно такое сочетание научно- и общеинтересного («Тогда возьмем среднюю величину из трех измеренных нами вышеназванных колодцев. Получится 130 футов, и это будет, вероятно, глубина, на которой найден был очаг. Теперь спрашивается: сколько времени нужно было для наслоения этой толщи, принимая даже в расчет сравнительно быстрый ветровой нанос песка и лёсса? Когда жили люди, раскладывавшие найденный очаг, и кто они такие были?»[331]); социально значимого и частного («В. И. Робровский и несколько казаков бросились в реку, чтобы перехватить уплывавших баранов. Двое из них с размаха ударились в лошадь Робровского, и та вместе с седоком повалилась в воду. Быстрое течение подхватило и понесло. По счастью, Робровский успел высвободить свои ноги из стремян, иначе он захлебнулся бы, наверное. <…> Раза два-три Робровский прятался с головой в мутную воду реки и срывался с валунов, за которые хотел уцепиться. <…> Между тем Робровский значительно приблизился к берегу, где глубина поменьше; тогда один из казаков вбежал в воду и вытащил Всеволода Ивановича. <…> Так в путешествии, подобном нашему, беда может грянуть во всякую минуту нежданно-негаданно…»[332]); объективного и субъективного, а также отсутствие установки пишущего на академичность («Нрав тибетского медведя трусливый. Только медведица от детей иногда бросается на охотника; самец же, будучи даже раненым, всегда удирает»[333]) делает текст Н. М. Пржевальского интересным для любого читателя, а не только для специалиста-этнографа или географа.

Текст путешествия Н. М. Пржевальского «От Кяхты на истоки Желтой реки: исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-нор по бассейну Тарима» можно считать эталонным текстом научного путешествия: «Своеобразная структура книг Пржевальского, в которых главы с описанием маршрута путешествия сочетаются с тематическими главами, где строго научный материал прекрасно увязан с увлекательными рассказами об охоте, приключениях и с описанием встреч, привлекала внимание читателей и делала книгу интересной для всех. Такая структура отчета стала обычной почти у всех путешественников, исследовавших Центральную Азию в конце прошлого и в начале нашего века»[334].

Тексты Н. М. Пржевальского, М. В. Певцова и других русских ученых-путешественников XIX в. (Г. Е. Грум-Гржимайло, П. К. Козлова, Н. Н. Миклухо-Маклая, Г. Н. Потанина, В. И. Роборовского и др.) были востребованы самым широким кругом читателей, а значит, обладали признаком увлекательности, то есть привлекали и удерживали внимание адресата к информации, не являющейся для него утилитарно необходимой, не связанной непосредственно с его профессиональными или бытовыми интересами. В текстах путешествий, наряду с объективным, научно-фактическим материалом, были широко представлены субъективные впечатления авторов от чужой реальности, предложено личное понимание увиденного, что и пробуждало воображение, активностью которого обеспечивается возникновение у читателя чувства увлеченности. О взаимосвязи личности путешествующего с характером протекания путешествия как события пишет И. А. Гончаров в книге очерков «Фрегат “Паллада”»: «Без приготовления, да еще без воображения, без наблюдательности, без идеи путешествие, конечно, только забава»[335].

Отмеченная И. А. Гончаровым роль воображения в восприятии чужой действительности согласуется с мыслью Я. Э. Голосовкера, создателя теории имагинативного абсолюта, о том, что «воображение есть высшая познавательная способность»[336], а «создание личного понимания и его передача всеобщему пониманию, или «другим», есть культурный подвиг»[337].

Экспликация личного восприятия чужой реальности («Что в этой жизни схожего и что несхожего с нашей?..») является в тексте о путешествии не менее важным семантическим компонентом, чем информация фактического характера, поскольку эффект популяризации научного знания обеспечивается отражением в тексте личности автора, с его впечатлениями, оценками и индивидуальным мировосприятием. Автор путешествия становится, как замечает И. А. Гончаров, «неотлучным спутником читателя»[338].

Тексты путешествий русских ученых и писателей XIX в. были востребованы широким кругом читателей и занимали в речевой практике российского общества особое место, поскольку просвещали аудиторию, сообщая сведения о чужих странах, нравах и обычаях их жителей, знакомили читателя с наблюдениями и впечатлениями автора, чем увлекали читателя и заставляли работать его воображение.

Следует отметить, что во второй половине XIX в. вырос интерес к путешествиям по России (выражаясь современным языком, к внутреннему туризму), результатом чего стало появление транспортных путеводителей, в том числе книги Н. П. Боголюбова «Волга от Твери до Астрахани» (1862), изданной крупным российским дореволюционным пароходством «Самолет» в связи с ростом пассажиропотока. Научно-популярный характер текста путеводителя обнаруживается, в частности, в том, что наряду с большим объемом фактической информации (географического, исторического, экономического характера) в нем представлено и публицистическое начало, проявляющееся в социальной оценочности: особое внимание в тексте уделяется проблемам некоторых волжских городов. Так, при описании Рыбинска отмечаются такие недостатки, как пренебрежение жителей к образованию («К сожалению, мы должны сказать, что рыбинские жители мало стремятся к образованию, это доказывается тем, что в обоих училищах весьма мало учеников, да и те берутся родителями домой, едва выучась читать и писать, и доканчивают свое воспитание в лавках, где приучаются к обманам с детства»[339]), а также неопрятный внешний вид города («То же зловоние поражает вас и внутри гостиного двора, который с 1810 года остается недостроенным, и хотя пустопорожнее место, где предположено быть лавкам, обнесено забором, но там так же грязно, как и на набережной»[340]). Воздействующий характер представленного текста эксплицируется в дидактически-назидательной заключительной части описания Рыбинска, направленной, по мысли пишущего, на изменение положения дел к лучшему: «Все эти недостатки терпимы жителями потому, что в них нет развития вкуса; не говорим к изящному, но даже к опрятности и чистоте, что, конечно, приобретается с образованием. Пожелаем, чтоб такой богатый средствами город не пребывал в том забвении, в каком