Грёзы о воздухе. Опыт о воображении движения - Гастон Башляр

с. 108). Душа, в которой вот так пробудились чувства благодаря драме верха и низа, не предается безучастному дрейфу между величием и малостью. Средних качеств для нее не существует. Это поистине душа весовщика. Недоброкачественная ценность тут же низвергается в пустоту. Тех, кто непригоден для полета, Ницше научит «быстрее падать» (О старых и новых скрижалях, § 20). И ничто не избежит этого взвешивания душ: у всего есть ценность; жизнь – это аксиологизация. Какой же вертикальной жизнью наполнено такое познание вертикальной души! Разве это, по существу, не душа… в которой все обладает своим подъемом и своим спуском? Ницшевская душа – это реактив, осаждающий ложные ценности и возгоняющий подлинные.

Подводя итог, скажем, что состояние возвышенной души для Ницше – не простая метафора. Ницше взывает к эпохе, когда «для этих будущих душ обычным оказалось бы как раз то состояние, которое до сих пор лишь временами проступало в наших душах в виде содрогающего их исключения: беспрестанное движение между высоким и глубоким и чувство высокого и глубокого, как бы постоянное восхождение по лестнице и в то же время почивание на облаках»[227]. Ницшеанцев можно узнать «по потребности лететь очертя голову, куда нас влечет, нас, свободнорожденных птиц, куда бы мы ни прилетели, вокруг нас всегда будет вольно и солнечно»[228].

Здесь пора делать выводы: мы утверждаем, что все эти замечания о моральной жизни являются убогими метафорами лишь для тех, кто забывает о первенстве динамического воображения. Тот, кто захочет пережить образы по-настоящему, познает первичную реальность психологии морали. Он доберется до центра ницшеанской метафизики, а это, на наш взгляд, идеализм силы (хотя слово «идеализм» противно Ницше). Вот аксиома этого идеализма: существо, поднимающееся и опускающееся, есть существо, посредством которого поднимается и опускается все. Тяжесть не в мире, она тяготит нашу душу, дух и сердце – она тяготит человека. Тому, кто победит тяготение, сверхчеловеку, будет дарована сверхприрода – та самая природа, которую воображает психика обитателя воздуха.

XI

В более продвинутом исследовании асцензионального воображения следовало бы непрестанно прилагать усилия к различению нескольких типов психики, определяющихся столь гомогенной стихией, как воздух. Это задача трудная, но необходимая. Мы можем быть уверены в том, что уловим некое воображающее единство лишь тогда, когда отличим его от смежного. Вернемся на мгновение для большей ясности к различиям между Ницше и Шелли.

Шелли дает себя увлечь бескрайнему небу; его устремленность нетороплива и спокойна. Ницше покоряет пространство в высоту мгновенным и сверхчеловеческим броском.

Шелли избегает земли, упоенный желанием. Всем, кто стремится к воздушной жизни, Ницше запрещает бегство.

Разве вы не убегаете при виде самих себя —

О вы, те, кто поднимается?

В возвышенных сферах Шелли обретает радости укачивания. На высотах Ницше находит воздух «светлый, прозрачный, крепкий, сильно наэлектризованный», «мужественный воздух»[229]. Ницше клеймит неподвижность, в чем бы та ни проявлялась:

Ты останавливаешься, побледнев,

Обреченный блуждать в разгар зимы,

Подобно дыму,

Непрестанно ищущему все более холодные небеса[230].

Этот холод, в конечном счете, представляет собой особое качество ницшевского дионисийства, наиболее странного из всех видов дионисийства, ибо оно порывает с упоением и теплотой.

XII

Можно попытаться объяснить этот лиризм высот через реализм высокогорной жизни. Можно вспомнить о длительных пребываниях Ницше в Сильс-Мария[231]. А также заметить, что именно там – в 1881 году – к нему пришла идея «Заратустры», случилось это на высоте «6000 футов по ту сторону человека и времени»[232]. Можно еще обратить внимание на то, что «определяющая часть» третьей книги «Заратустры» «О старых и новых скрижалях» была создана «при труднейшем восхождении от станции к чудесному мавританскому горному гнезду Эца», «под халкионическим небом Ниццы»[233], в самую светозарную из зим.

Но такой реализм не будет иметь приписываемой ему объяснительной силы. Трудно себе представить, будто Ницше действительно взбирался на пики, где «даже серна теряет след». Ведь Ницше не альпинист. Наконец, на высоких плоскогорьях он бывал гораздо чаще, чем на вершинах. И стихи зачастую сочинял, спускаясь с высот, возвращаясь в долины, где живут люди.

Однако воображаемый климат играет более значительную роль, нежели реальный. Воображение Ницше поучительнее любого опыта. Оно создает климат воображаемой высоты. Оно приводит нас в особую лирическую вселенную. Первая из ницшеанских трансмутаций ценностей – это трансмутация образов. Она преображает изобилие глубин в славу высот. Ницше ищет «ту сторону» глубины, т. е. ту сторону зла, – и «ту сторону высоты», т. е. ту сторону благородства, ибо «передача престижа» его не удовлетворяет. Все моральные силы он «натягивает» между этими воображаемыми полюсами, отвергая всякий утилитарный и материальный «прогресс», ибо для него это прогресс горизонтальный, не меняющий нашей тяжелой сути. Всю свою лирическую энергию Ницше вложил в превращение тяжелого в легкое и земного в воздушное. Бездну он заставил заговорить на языке вершин. В пещере внезапно звучит эхо воздуха: «Благо мне! Бездна моя говорит. Свою последнюю глубину извлек я на свет!»[234]. Нам еще будут говорить о символе, об аллегории, о метафоре, а у философов будут требовать, чтобы уроки морали они давали прежде уроков образов. Но если бы образы не составляли единого целого с моральной мыслью, они не обладали бы присущими им жизнью и непрерывностью. Ницшеанство, на наш взгляд, – это манихейство воображения. Оно оказывает тонизирующее и целебное воздействие тем, что активизирует нашу динамическую суть, зацепляемую наиболее действенными образами. В поступках, где по-настоящему задействована суть человека; в делах, куда человек действительно вкладывает свое существо, мы должны будем найти – если наши тезисы обоснованы – двойную перспективу высоты и глубины. Разве двойственная воля – к изобилию и к порыву – не ощутима в следующей мысли из «Утренней зари»: «Вы его не знаете: он может оставить на время свое бремя и, тем не менее, он вместе с ним вознесется к высотам. А вы судите по вашему низкому полету, вы считаете, что он хочет остаться внизу, ибо он оставил на время свое бремя» (§ 475). По нашему мнению, Ницше обозначил себя как один из величайших философов асцензиональной психики в строках следующего великого стихотворения:

Ты – глубина всех вершин[235].

Глава 6

Голубое небо

Следует быть способным к отражению даже наиболее чистых вещей.

Андре Жид, «Дневник»

I

Голубизна небес