Розовый. История цвета - Мишель Пастуро

это далеко не одно и то же. К тому же точно передать в живописи цвет человеческого тела – задача невыполнимая. У каждого человека кожа своего, только ему присущего оттенка, который обусловлен не только количеством и качеством содержащегося в ней меланина, но также возрастом, полом, широтой, климатом, образом жизни, болезнями, рационом и так далее. Вдобавок цвет кожи не бывает ни однородным, ни неизменным. Он варьируется в зависимости от рельефа и направления света. Вот почему Тициан или Рубенс передают его с гораздо большей точностью, чем любая современная цветная фотография, пусть даже самого высокого качества. Кожа – это совершенно особая поверхность, которую можно попытаться изобразить средствами живописи, но фотография тут бессильна.

Глава 3. Цвет в поисках имени (XVI–XVIII века)

Вернемся немного назад. Нарастающая с конца XIV века мода на розовые тона в текстиле и в искусстве обостряет проблему, которая возникла еще в давние времена, но так и не получила однозначного решения: как называть этот цвет? В древнегреческом и латинском языках для него не нашлось подходящего прилагательного, хотя греки и римляне, как, впрочем, и остальные народы древности, постоянно наблюдали в природе различные оттенки розового, ведь им приходилось видеть цветы, скалы, раковины моллюсков, небо на рассвете и на закате. Если верить поэтам, этот цвет даже считался приятным, но они не знали, как его назвать и как его классифицировать. Какое место выделить этому оттенку в ordo colorum, цветовом порядке древних? Между белым и желтым? Между белым и красным?

Лексика в затруднении

Существует древнегреческое слово ῥοδάδος (rhodados), но оно редкое и у него нет хроматического наполнения, оно означает только «похожий на розу» или «имеющий отношение к розе или розовому кусту». К тому же древнегреческие розы вовсе не были розовыми, чаще красными или белыми, изредка желтыми. Только белые лепестки дикой розы, шиповника, порой принимали розоватый оттенок.

Что же касается латинского слова roseus, происходящего от названия цветка (rosa), то оно только вводит в заблуждение: roseus значит «ярко-красный», «насыщенный красный», «алый», а вовсе не розовый. И употребляется оно для обозначения румян, которыми пользовались женщины, и роскошных тканей, окрашенных кермесом[73]. То же самое следует сказать о его синониме – rosaceus: смысл у них одинаковый.

Особый случай употребления rhodados и roseus – когда они обозначают зарю, свечение неба перед рассветом. Когда Гомер в своем знаменитом поэтическом эпитете называет богиню зари «розоперстой» (ῥοδοδάκτυλος, rhododaktulos), это не связано с розой и знакомым нам розовым цветом[74]; речь идет лишь о некоем чувственном и символическом образе, навеянном багряными (с более или менее оранжевым оттенком) отсветами, которые отбрасывает восходящее солнце[75].

У римских поэтов имперской эпохи (Марциала, Овидия, Тибулла) прилагательное roseus порой употребляется для обозначения красивой женской кожи – приятной для взгляда или прикосновения, – но при этом его наполнение скорее эмоциональное, чем хроматическое, и оно всегда несет в себе идею юности и красоты, а порой любви или сладострастия[76].

Итак, ни в природе, ни в живописи, ни в красильном деле античный розовый не имеет собственного, соответствующего ему хроматического определения. Более или менее подходящим для этого латинским словом могло бы быть pallidus (бледный), но этот термин не отличается точностью, к тому же его хроматическая составляющая небогата[77].

Раннее Средневековье, предпочитавшее яркие, сочные краски, не привнесло в этом отношении ничего нового и по-прежнему не знало, как обозначить розовый цвет. Хотя он существовал и в царстве растений, и в мире минералов, долгое время он не вызывал интереса и не имел отдельного названия. В средневековой латыни слова roseus и rosaceus по-прежнему означали «алый» и использовались в основном при описании щек, губ или румян.

В старофранцузском и среднефранцузском существовало прилагательное rosé, но употреблялось оно редко: его использовали, например, чтобы описать цвет луны, светлый оттенок кожи (как материала), ткани или окраса шерсти животного. И означает оно скорее «бледный», «беловатый», «бежевый» или «желтоватый», чем розовый[78]. Никаких позитивных коннотаций это слово в себе не несет.

Как мы уже сказали, первые перемены наступают в конце XIV века, когда итальянские купцы начинают с большей регулярностью, чем прежде, привозить из Азии красящее вещество, которым европейские красильщики прежде пренебрегали: древесину фернамбукового дерева (brasileum). В 1340–1360-х годах итальянские красильщики, применив особые протравы, делают краску из древесины фернамбукового дерева более прочной и получают новые тона, которые раньше нельзя было увидеть за пределами Азии или стран Ислама: настоящие розовые тона! Но остается одна проблема: как называть этот новый, изысканный цвет, который так трудно получить в красильне и которым восхищаются все государи Западной Европы? Латынь и европейские народные языки сейчас, как и прежде, не могут предложить ничего, арабский, по сути, тоже; возможно, подходящее название для нового цвета нашлось бы в персидском, но кто в Западной Европе XIV–XV веков знает персидский? Наконец, подходящее слово найдено: это слово incarnato, заимствованное из тосканского и венецианского диалектов. Раньше оно описывало только цвет кожи лица, теперь же станет обозначать все оттенки розового, независимо от их носителя, и в таком виде перекочует в несколько европейских языков. Так, во французском слово incarnat, используемое как хроматический термин, появится в 1400-х годах; в кастильском (encarnado) – примерно в это же время; в английском (carnation) – несколькими десятилетиями позже. Кажется, один только немецкий не проявит к нему интереса.

Итак, на исходе Средневековья новый цвет, который становится все более модным, и не только в Италии, наконец обретает название. Ткани и одежда этого цвета – верный признак высокого ранга, примета аристократизма, атрибут юности. Но остался один вопрос: где расположить его на цветовой шкале? Как мы помним, на старой шкале Аристотеля, которая считается тогда базовой и останется ею вплоть до открытия спектра Исааком Ньютоном в 1666 году, цвета располагаются так: белый, желтый, красный, зеленый, синий, фиолетовый, черный. Куда же поместить новоприбывшего – инкарнат? Если считать его смесью белого и красного, как мы считаем сегодня, то ему полагалось бы находиться между этими двумя цветами, но там уже находится желтый. В этом уверены не только красильщики и художники, но и все авторы, размышляющие о природе цвета. Например, на рубеже XV–XVI веков Жан Роберте, придворный поэт, в своей изящной поэме «Истолкование цветов» посвящает одну строфу желтому, в котором он видит смесь белого и красного, а также источник радости:

Желтый

Я смесь красного и белого,

Цвет мой –