Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

Скучно стало смотреть в окно… Я привалился к спинке дивана, закрыл глаза и начал дремать…

— Станция Л-сня!.. — крикнул вдруг как-то особенно хрипло и сердито кондуктор. — Билеты ваши, господа!.. Кто до Л-сни?..

Я вмиг поднял голову… дремы как не бывало… опять я бодр, голова чиста, и явилась тревожная мысль: «какова погода?..»

— Проходите, проходите, пожалуйста… — кто-то толкнул меня в дверях.

Я отворил дверь и не мог не произнесть:

— Фу-у… Брр!..

Дыхание мне вдруг захватило ветром… воротник пальто откинуло в лицо, полу распахнуло, а на голову, на плечи, на чемодан в руках — посыпался снег…

— Фу-у… Бррр… надуло-таки… — произнес я вслух, как будто бы кто-то дожидался…

— Господи, как будет ехать?

Я постоял несколько на крылечке вагона, держась рукой за оледенелое перильце… Передо мной, на платформе, взад и вперед сновали съежившиеся, закутанные, занесенные снегом личности.

Видна красная фуражка начальника станции, ряд ямщиков у дверей, в тулупах, с заткнутыми за кушак кнутами, хватающие за вещи каждого проходящего с предложением услуг.

Кто-то столкнул меня с крылечка вагона; кто-то ударил в плечо, наступил на ногу, задел за чемодан, и меня втерли в толпу и повлекли по ее направлению…

— Барин, пожалуйте; сударь, я свезу… лошади хорошие… сударь, со мной… — гремело у меня над ухом… Я все шел и шел, не обращая на эти голоса внимания, а в голове вертелась одна тревожная, важная в эту минуту мысль: куда же?.. Домой в Семеновское или в Лопасню?

Я прошел вокзал и вышел на улицу… Темно на улице, холодно…

Ветер ревет… Где-то скрипит флюгарка; в стороне рысят кони и звенят бубенчики, за вокзалом шипит паровоз… Мимо с говором проходят люди, таща короба, ящики, мешки и тюки…

Я еще раз посмотрел по сторонам, на виднеющиеся вдали огоньки, прислушался к шуму и гаму, подумал и решил ехать домой!..

Не стоит из‐за пустяков изменять обычай, столько лет поддерживаемый мною… Поеду, что будет… авось не заплутаемся…

Решено… еду…

Я вернулся в вокзал и стал торговаться с ямщиками.

— У меня, сударь, лошади будут получше… Моя парочка — гусем… У меня тройка… Что тройка, в эдаку непогодь, куда ты на тройке-то гусем поедешь… Лошади с трахту собьются… То ли дело у меня одна, за всех вывезет…

Ямщики перебивали друг друга, ругались и спорили… То тот, то другой поочередно хватали мой чемодан, таща его за двери… Я медлил рядиться… Как ни был логичен довод ямщика, что теперь, в непогоду, на одной лошади лучше ехать, я, однако, предпочел ему гусевую пару, сторговался, и мы поехали…

Лошади оказались недурные; дружно они подхватили просторные, ковром обшитые сани и, погромыхивая бубенчиками, под молодцеватый свист ямщика, повезли нас по широко укатанному шоссе.

Я никак не мог еще приглядеться в темноте к своему ямщику, но потом, когда мы пробрались между двумя рядами наставленных у загородки станционного палисадника саней на простор и поехали несколько времени около железнодорожного полотна, я при свете сигнального фонаря мог достаточно рассмотреть своего молодого коренастого возницу, одетого в широкий овчинный тулуп, который не сидел, а, как это делают настоящие лихие мужики, правил стоя, то и дело посвистывая да похлопывая длинным, волочащимся по снегу кнутом, стараясь ударить переднего гусевого…

Чувствуя себя в отличном расположении духа, я постарался заговорить…

— Послушай, ты хатунский?

— Чего изволите, сударь? — обратил ко мне ямщик свое молодое, раскрасневшееся с заиндевевшими усами лицо, не расслышав вопроса…

— Ты чей, хатунский или лопаснинский?

— Лопаснинский…

— Чей же собственно?

— Андрея Поленова знаете? — спросил меня ямщик и, не дожидаясь ответа, прибавил: — Сын его…

— Так… А зовут тебя?

— Данилой…

— Как, братец Данило, поживают у вас богачи ваши, Прокины?..

— Как вам сказать?.. Тихо живут в нынешнее время… Торговля, сударь, плоха стала, — все дела вообще нынче плохи… Им еще ничего, народ богатый, а нашему брату вот, голи-то, плоховато…

— Женили они своего сына?

— Ивана Григорьича? Нет еще… все невесту выбирают и никак себе по вкусу не выберут…

— А Таланов, что на станции трактир содержит, — жив?..

— Жив, да прогорел… Теперь у нас трактирщик на станции новый, а Таланов пропился и в карты продулся… Картежник страшный, карты любит пуще молока… Да у нас многие их любят… бабенки и те играют… батюшка садковский тоже с ними в одной компании…

— Э-э-эх, но-о-о… — обратился он вдруг к лошадям и стегнул обеих кнутом.

— В наших краях давно не был?..

— В Семеновском? Нет, недавно… Третьего дня мышенского батюшку привозил, вчера на дворню к вам детей служащих доставлял…

— Хороша дорога тут?

— Не-е-ет, сударь… — протянул Данило первое словечко. — Оно раньше, действительно, поукатано было дня три-четыре до этого, а теперь пошли все вьюги да вьюги, почесть каждый день во всю ночь крутит, ее и замело, передуло…

— Ты где хочешь ехать? На Мелихово иль на Угрюмово?

— Как вам, сударь, будет угодно… На Угрюмово поближе, а больше на Мелихово все ездят…

— Поезжай, брат, лучше на Угрюмово, — советовал я Даниле из‐за того, чтобы приехать домой поскорей, не останавливаясь в трактирах, что сделать невозможно, если вы едете на Мелихово, так как каждый извозчик необходимой обязанностью считает завернуть в трактир Егора Ивановича, будь его седок хоть поп, хоть хлоп, хоть сам архиерей, как говорит пословица… Мне не хотелось заезжать к Егору Ивановичу, трактир которого славился как своей грязью, так и множеством посетителей, возлюбивших Егора Ивановича более остальных двух мелиховских трактирщиков…

— Ступай, брат Данило, на Угрюмово… на чай лучше я тебе прибавлю, а оттуда ты заедешь и покормишь…

— Как вам угодно, сударь… Мне все равно… — ответил Данило и как-то уныло, безнадежно крикнул на своих лошадей… — Э-э-эх-ма, с Бо-го-о-ом!..

Опять щелкнул его кнут и лошади потянули трусцой…

Я, немного освоившись с окружающей темнотой, смотрел все по сторонам на лесок и кустарничек, осыпанный инеем, потом привалился к углу саней и, запахнувши шубу, начал дремать. Лошади тащили ровным шагом, бубенчики их уныло позванивали…

По вязнувшим полозьям саней сразу можно было заметить, что своротили с укатанной шоссейной и поехали по проселочной, которую действительно замело и передуло.

Сани пошли плавнее и тише. Ухабы не попадались, под полозьями не скрипело, как будто бы мы ехали целиком. Передок саней зацеплял массу снега и волок его за собой…

— Авось доедем! — подумалось мне, и я, чтобы не заснуть, заговорил с извозчиком…

— Не собьемся мы, Данило?..

Данило уже сидел на облучке, но не прямо, а как-то боком к лошадям и ко мне. Мне показалось, что он внимательно глядит им в ноги…

— Ты