Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

хотели остановить его дальнейшее распространение и «поместить его туда, где общественное сознание успокоится в убеждении, что оно находится на пути к окончательному исчезновению». С другой стороны, сторонники «политики невмешательства», которые сначала, в 1854 году, открыли для рабства все национальные территории, а затем, в 1857 году, отрицая, что негры когда-либо смогут стать гражданами, предоставили конституционные гарантии рабства на территориях и проложили путь, как он считал, к конституционным гарантиям рабства в штатах. В условиях такого раскола, говорил Линкольн, «наше дело должно быть доверено и вестись его несомненными друзьями» — то есть людьми, считающими рабство неправильным, а не просто теми, кто выступал против Лекомптонской конституции только потому, что ей не хватало ратификации всенародным голосованием в Канзасе.[599] Как позже выразился Линкольн, речь шла о правильном и неправильном: создатели Конституции, признавая неправильность, тщательно избегали явного, словесного признания рабства и ограничивали его, чтобы оно в конце концов угасло. Отцы-основатели, исключив рабство на Северо-Западе и приняв предварительные меры по отмене африканской работорговли, ясно дали понять, что они «намеревались и ожидали окончательного уничтожения» рабства.[600] Дуглас и демократы, отказываясь признать ошибку, обеспечили конституционную санкцию для рабства и сделали возможным его расширение. В последних дебатах Линкольн продолжал настаивать на этом: «Настоящий вопрос в этом споре — тот, который давит на все умы, — заключается в настроениях одного класса, который считает институт рабства неправильным, и другого класса, который не считает его неправильным… Республиканская партия… рассматривает его как моральную, социальную и политическую ошибку… и один из методов обращения с ним как с ошибкой состоит в том, чтобы предусмотреть, чтобы он не увеличивался… Это реальная проблема. Именно этот вопрос будет стоять в этой стране, когда умолкнут эти бедные языки судьи Дугласа и меня. Это вечная борьба между двумя принципами — правильным и неправильным — во всём мире».[601]

В целом Линкольну удалось превратить дебаты в открытое и прямое рассмотрение места рабства в американском обществе. Они с Дугласом не справились со многими задачами, но они ближе, чем кто-либо из двух публичных людей своего поколения, подошли к необходимости рассмотрения аномалии рабства в её отношении к американской демократической мысли.

В основе своей Дуглас исходил из убеждения в неполноценности негра, и у него была привычка заявлять об этом с жестокой прямотой: «Я не сомневаюсь, что он [Линкольн]… верит, что Всевышний сделал негра равным белому человеку. Он считает, что негр — его брат. Я не думаю, что негр вообще является моим родственником… Я считаю, что наше правительство было основано, и основано мудро, на белой основе. Оно было создано белыми людьми, для блага белых людей и их потомков, для исполнения и управления белыми людьми».[602] В той же речи: «Я категорически против любого политического слияния или любого другого слияния на этом континенте».[603] И в другой раз: «Негр не является гражданином, не может быть гражданином и не должен быть гражданином».[604] Это не означало, что негры обязательно должны быть рабами, ибо «негр, как… низшая раса, должен обладать всеми правами, всеми привилегиями, всеми иммунитетами, которыми он может безопасно пользоваться, в соответствии с безопасностью общества, в котором он живёт… Человечество требует, а христианство повелевает распространять на каждое низшее существо и на каждое зависимое существо все привилегии, иммунитеты и преимущества, которые могут быть им предоставлены в соответствии с безопасностью общества».[605]

Но хотя Дуглас и говорил о правах, он явно не имел в виду неотъемлемые права, которые сами по себе требуют реализации. Вместо этого он думал о «правах», предоставляемых в качестве дара, по усмотрению штата, и не считал, что они должны быть очень обширными. В Иллинойсе они включали свободу, но не гражданство или право голоса. Что касается равенства, то его «у них никогда не должно быть, ни в политическом, ни в социальном, ни в каком-либо другом отношении».[606]

Хотя Дуглас стал почти одержим доктриной народного суверенитета, ключ к его мысли лежал не в его политической теории, а в его вере в неполноценность негров и индейцев. Раз уж они уступают, подумал он, то должны быть и подчинёнными. Рабство казалось ему слишком суровой формой подчинения, и в частном порядке он желал, чтобы рабовладельцы отказались от этого института. Кроме того, он искренне верил, что народный суверенитет предотвратит распространение рабства на территории. Но он не считал, что выбор между рабством и другой формой подчинения для неполноценного народа был настолько важен, чтобы делать из него проблему, рискуя разрушить Союз. Когда он перевел свои ценности, цели и приоритеты в политические формулы, народный суверенитет служил его целям как нельзя лучше. Он обещал убрать опасный вопрос о рабстве с национальной арены. Казалось, что он сможет удержать рабство на территориях.[607] К тому же он предлагал гибкий и демократичный способ принятия решений. Рассматривая рабство как чисто факультативное приспособление к определенному набору физических или экономических обстоятельств, он утверждал, что в Соединенных Штатах слишком много разнообразия, чтобы можно было выработать единую политику в отношении этого института: «Нежелательно и невозможно, — говорил он, — чтобы местные учреждения и внутренние правила различных штатов Союза были единообразны. Создатели нашего правительства никогда не предполагали единообразия в его внутренних делах… Они прекрасно понимали, что огромные различия в почве, производстве и интересах в такой большой республике, как эта, требуют различных местных и внутренних правил в каждом населенном пункте… Разнообразие, непохожесть, разнообразие во всех наших местных и внутренних учреждениях является великой гарантией наших свобод».[608]

В качестве дополнительного аргумента против единообразия Дуглас указал на то, что при системе, которая оставляла за каждым штатом право самостоятельно принимать решения, шесть бывших рабовладельческих штатов (Массачусетс, Коннектикут, Род-Айленд, Нью-Йорк, Нью-Джерси и Пенсильвания) приняли эмансипацию, но ни один свободный штат не принял рабство. Доктрина единообразия, принятая в 1787 году, привела бы к тому, что все штаты стали бы рабовладельческими. Автономия штатов способствовала свободе.[609]

Существует мнение, что демократия Стивена А. Дугласа была демократией большинства, в которой доминирующие силы навязывают принудительную волю меньшинству, а не демократией свободы, в которой бережно хранятся свободы отдельных людей.[610] В целом это верно, и все же, по сути, дело не в том, что мажоритаризм заставлял его быть готовым подчинить чёрных, а в том, что готовность подчинить чёрных делала его отзывчивым на мажоритаризм. Кроме того, его мажоритаризм был обусловлен его намерением применять его на местном (или территориальном), а не на национальном уровне. Небольшое местное большинство было бы