Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

брата и преемника мирзы Султан-Махмуда: «…хотя строй и порядок были при нем очень хороши и он был сведущ в делах дивана и знал науку счисления, однако его естество было склонно к насилию и разброду». Бабур связывает несправедливость мирзы Султан-Махмуда с тем, что тот «был человек дурной веры, он не уважал досточтимого Ходжу Убайд Аллаха» (скончавшегося в 1490 г.) и более того, даже подверг «притеснениям и строгостям» его потомков [Там же, с. 49, 51].

Идеальным правителем в «Бабур-наме» предстает гератский правитель Султан-Хусайн Байкара, пример справедливого суда которого описывает автор: «В некоторых своих поступках он очень тщательно соблюдал закон. Как-то раз его сын убил человека, и он отдал его кровным родичам убитого и послал в судилище» [Там же, с. 173] (см. также: [Edwardes, 1926, р. 113]). Как и в случае со своим дядей Султан-Ахмад-мирзой, Бабур склонен связывать справедливость судебных решений гератского правителя с положительным влиянием мусульманских правоведов: при нем «был Кази Ихтиар. Он хорошо исполнял должность казия. Написал по-персидски “Рассуждение о фикхе”, хорошее рассуждение!» [Бабур-наме, 1992, с. 186].

Помимо собственных родственников, Бабур характеризует и других правителей в государстве Тимуридов. В частности, наиболее сурово он критикует Хосров-шаха, правителя Хисара и Бадахшана, с которым постоянно то заключал союз, то вступал в противостояние. Неудивительно, что автор записок неоднократно подчеркивает неправосудность своего соперника. В одних случаях Бабур приводит довольно общие суждения о нем: «Хусрау шах, который ради сей бренной, скоротечной земной жизни и ради своих неверных, непостоянных нукеров избрал для себя такой позор и бесславие и сделал своим обычаем жестокость и несправедливость»; «Хусрау шах, этот злополучный и неблагодарный человек, жаждая власти, – а как может достаться власть таким низким, неспособным людям, без роду и племени, без умения, расчета и соображения, без храбрости, совести и справедливости?..» [Бабур-наме, 1992, с. 59–60, 89] (см. также: [Dale, 2004, р. 93; Edwardes, 1926, р. 62]). Не ограничиваясь абстрактными оценками Хосров-шаха, Бабур приводит и конкретные факты его несправедливости: «Как-то раз кто-то из нукеров Хусрау шаха силой увел чью-то жену; муж той женщины является и приносит Хусрау шаху жалобу. Тот отвечает: “Она пробыла с тобой несколько лет, пусть же побудет с ним несколько дней”» [Бабур-наме, 1992, с. 49] (см. также: [Азимджанова, 1977, с. 49]).

Бабур оценивает с точки зрения справедливости и некоторых правителей из рода Чингис-хана. Естественно, его близкий родственник (дядя по матери) и союзник, могулистанский Султан-Ахмад-хан (ум. в 1504 г.), представлен в весьма положительном свете: «Младший хан славился своей справедливостью и честностью» [Бабур-наме, 1992, с. 125]. А вот один из главных недругов Бабура, вышеупомянутый Мухаммад Шайбани-хан, охарактеризован как крайне несправедливый и коварный человек: отпустив из захваченного им Самарканда Ходжу Яхью, сына Ходжи Ахрара, он тайно послал вдогонку нескольких узбеков, которые убили Ходжу вместе с сыновьями. Бабур негодует: «Слова Шейбани хана об этом были таковы: “Дело с Ходжой произошло не по моей вине, это сделали Камбар бий и Купак бий”. Тем хуже! Есть поговорка: “Его извинение хуже, чем преступление”. Если беки начинают делать такие дела по своей воле, без ведома хана и государя, то каково после этого значение их ханской и царской власти?» [Там же, с. 99–100].

Нельзя не обратить внимания на то, что показателем справедливости суда в «Бабур-наме» практически всегда является следование установлениям шариата, причем в его суннитском варианте. Это вполне объяснимо: ведь самого Бабура, который для борьбы с узбеками за Мавераннахр и Хорасан вступил в союз с персидским шахом Исмаилом, неоднократно обвиняли в приверженности к шиизму. Неудивительно, что он и в своих сочинениях постоянно старался подчеркнуть, что на самом деле являлся приверженцем суннизма, который считает единственным истинным вероучением, неоднократно упоминая о том, что специально изучал мусульманское право и проч. [Гулямова, 2019, с. 110–111; Dale, 2004, р. 40, 154, 172]. Причем подчеркивал он свою приверженность не только прямо, но и косвенно – в характеристиках современников. Весьма ярким примером тому является оценка его двоюродного брата мирзы Байсункура: «Это был справедливый, мягкий, веселый и достойный царевич. Наставником его был, говорят, Сейид Махмуд, шиит, поэтому Байсункар Мирзу тоже укоряли [в ереси]. Позднее говорили, что в Самарканде он отказался от этих дурных убеждений и стал чист верой» [Бабур-наме, 1992, с. 90]. Точно так же Бабур отзывается о жителях Самарканда в целом: «Все жители Самарканда – сунниты, люди чистой веры, соблюдающие закон и благочестивые» [Там же, с. 70] (см. также: [Гулямова, 2019, с. 112; Dale, 2004, р. 155]).

Демонстрируя приверженность суннизму, Бабур неоднократно подчеркивает значение кади (казиев) – говоря как об их роли в судебной деятельности своих родственников Тимуридов (о чем речь шла выше), так и о своем уважении к кади, об учете их мнения в собственной государственной деятельности. Так, в 1519 г., когда автор записок прибыл с сыновьями Хумайуном и Камраном в Кабул, он тут же принял именно городского казия Касим-бека [Бабур-наме, 1992, с. 237]. А по прибытии в Бехзади в том же году Бабур и его соратники «остановились в доме местного казия. Вечером мы стали готовиться к пирушке, но казий доложил: “В моем доме подобных вещей не бывало. [Однако], государь здесь полновластен”. Хотя все потребное для пира было приготовлено, но попойку отменили, чтобы угодить казию» [Там же, с. 238].

Особый интерес представляют и судебные решения самого Бабура, большинство из которых относится к событиям не ранее второй половины 1500-х годов. Это связано, по мнению исследователей, с тем, что он стал вести свои записки в качестве постоянного дневника не ранее 1510-х годов [Султанов, 1992, с. 88–89] и, соответственно, многие предыдущие события восстанавливал по памяти, забывая при этом, естественно, конкретные «казусы» из своего судебного опыта.

Основные судебные дела связаны с наказанием мятежников или дезертиров, при определении судьбы которых Бабур демонстрирует как строгость, так и справедливость, учитывая и отягчающие, и смягчающие обстоятельства. Рассматривая в 1507 г. дело Султана Санджара Барласа, собственного наместника в Нигнахарском тумене, принявшего участие в мятеже, Бабур подчеркнул: «А разве есть преступление страшней того, что ты – один из знатнейших – среди соучастников и советников этих людей?» Однако, принимая во внимание то, что обвиняемый был племянником Шах-биким, матери могулистанских ханов (дядьев самого Бабура), Бабур повелел не водить его с веревкой на шее, пока не будет доказана его вина и вынесен приговор [Бабур-наме, 1992, с. 205]. Таким образом, с одной стороны, правитель-судья отметил высокое положение мятежника как основание, отягчающее ответственность, а с другой – не позволил применять к нему унизительные меры пресечения до принятия обвинительного решения по его делу. Аналогичным образом после одной из побед в 1519 г. Бабур приказал пощадить всех пленников (что, впрочем, не мешало ему грабить и самих пленников, и даже мирное население восставших областей [Азимджанова, 1957, с. 43]), но нескольких «султанов и ослушников» как предводителей мятежа, к тому же изменивших своему законному правителю, казнил, а «головы этих султанов и еще несколько голов отослали в Кабул с вестью