Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

между нападками на них существуют определенные интересные параллели. Оба решения были, по сути, широкими решениями, в которых Суд сознательно стремился решить важный общественный вопрос и оказать влияние на общественные дела, а не отступать в узкий юридизм или полагаться на ограничивающие прецеденты (например, «Страдер против Грэма»). Оба решения были приняты судами, которые, вероятно, недооценивали оппозицию, которую вызовут их решения, и надеялись, что их действия ослабят напряжение, вызванное острой национальной проблемой. Эти два решения встретили более жесткую оппозицию, чем едва ли какое-либо другое решение американского суда.

Если эти параллели кажутся парадоксальными, то вершина парадокса проявляется в сходстве позиций рабовладельцев 1857 года и защитников гражданских прав 1954 года, поддерживающих авторитет Верховного суда, и в сходстве аболиционистов 1857 года и Советов белых граждан 1954 года, отвергающих его. Если в 1857 году сторонники рабства в высокоморальном тоне напоминали аболиционистам об обязанности гражданина принимать решения Верховного суда как закон, независимо от того, нравятся они ему или нет, то столетие спустя сторонники прав негров указывают на эту обязанность белым южанам. Конечно, не случайно, что эта праведная забота о святости закона в обоих случаях выражалась группами, которые были довольны тем, что говорил закон. И наоборот, пронегритянские группы 1857 года и антинегритянские группы 1954 года были похожи в своём отношении к судебной власти, если не во всём остальном, поскольку и те, и другие находили способы отрицать законность решений, которые они отвергали. Белые гражданские советы делали это, утверждая, что решение по делу Брауна было «неконституционным» и являлось результатом коммунистического заговора. Гораций Грили и республиканская пресса делали то же самое, утверждая, что решение по делу Скотта — это obiter dictum и результат заговора рабовладельцев. Их обвинения в заговоре были второй главной темой в атаке на Суд, и это было ярким проявлением психологической тенденции интерпретировать поведение оппозиции в заговорщицких терминах.[497]

Обвинения в заговоре были основаны на последовательности событий с 4 по 6 марта 1857 года. 4 марта, во время инаугурации Бьюкенена, избранный президент обменялся несколькими отрывистыми словами с председателем Верховного суда в присутствии толпы зрителей, для которых разговор был неслышен. Затем в своей инаугурационной речи Бьюкенен заявил, что вопрос о статусе рабства на территориях — это «судебный вопрос, который по праву принадлежит Верховному суду Соединенных Штатов, в котором он сейчас рассматривается и, как можно предположить, будет быстро и окончательно решен. Я, как и все добропорядочные граждане, с радостью подчинюсь их решению, каким бы оно ни было, хотя лично я всегда считал, что, согласно Акту Канзас-Небраска, подходящим периодом будет тот, когда число фактических жителей территории оправдает принятие конституции с целью её принятия в качестве штата». Наконец, два дня спустя Тейни вынес решение, в котором объявил Миссурийский компромисс неконституционным.[498]

Бьюкенен действительно нарушил приличия, призывая судью Герье поддержать широкое решение, а не узкое, и был элемент лицемерия в его обещании «с радостью подчиниться», как будто он не знал, каким будет решение, в то время как на самом деле он ясно понимал от Герье, что его ожидает.[499] Но критики решения представляли себе нечто гораздо худшее. По их мнению, все дело было надуманным, сфабрикованным рабовладельческой властью — фиктивным с самого начала, когда прорабовладельческие силы контролировали как адвокатов истца, так и ответчика.[500] Как выразился Уильям Х. Сьюард в 1858 году в классическом изложении тезиса о заговоре, Верховный суд воспользовался тем, что был поднят территориальный вопрос, ухватился за эту «постороннюю и пустую судебную дискуссию» и решил её так, «чтобы угодить будущему президенту». Затем,

наступил день инаугурации — первый среди всех торжеств этого великого национального праздника, который должен был быть осквернен коалицией исполнительного и судебного департаментов с целью подорвать национальную законодательную власть и свободы народа. Президент прибыл… и занял своё место на портике. Верховный суд сопровождал его там в одеяниях, которые, однако, требовали общественного почтения. Народ, не подозревая о значении шепотков, которые велись между президентом и Верховным судьей, и проникаясь благоговением к обоим, заполнил аллеи и сады, насколько хватало глаз. Президент обратился к ним со словами, столь же безвкусными, как те, что произносил худший из римских императоров, когда принимал пурпур. Он объявил (неясно, правда, но с самодовольством) о предстоящем внесудебном изложении Конституции и пообещал подчиниться ей как авторитетной и окончательной.

Позже, продолжал Сьюард, судьи обратились к президенту со своим обычным официальным визитом, и он «принял их так же милостиво, как Карл Первый принял судей, которые по его приказу ниспровергли статуты английской свободы».[501]

Тогда главный республиканец страны без колебаний обвинил президента и Верховный суд в заговоре, тирании, обмане и подрывной деятельности — сравнимых с самыми страшными злодеяниями в истории. В сравнении с этими мелодраматическими обвинениями очень интересно отметить, как Авраам Линкольн изложил свою критику в тоне насмешки и презрительного веселья, вызванного обнаружением беззакония. Линкольн признал, что нет никаких доказательств того, что политика администрации Пирса в Канзасе, избрание Бьюкенена, решение суда и одобрение решения суда Дугласом, Пирсом и Бьюкененом были частью согласованного плана. Однако, по его словам, «когда мы видим множество каркасных бревен, различные части которых, как мы знаем, были изготовлены в разное время и в разных местах и разными рабочими — например, Стивеном, Франклином, Роджером и Джеймсом, — и когда мы видим, что эти бревна соединены вместе… или, если не хватает одного куска, мы видим, что место в раме точно подогнано и подготовлено для того, чтобы этот кусок можно было вставить, — в таком случае мы не можем не поверить, что Стивен, Франклин, Роджер и Джеймс с самого начала понимали друг друга и работали по общему плану или проекту, составленному до того, как был сделан первый удар».[502]

Когда Линкольн сказал, что Стивен (Дуглас), Франклин (Пирс), Роджер (Тейни) и Джеймс (Бьюкенен) понимают друг друга, он сказал истину, ибо так оно и было, так же как, например, Самнер и Чейз понимали друг друга. Но когда он сказал, что все они работали по общему плану, это было совсем другое утверждение. Хотя Бьюкенен повел себя неподобающим образом, написав письмо Гриеру, сам факт, что он почувствовал себя вынужденным сделать это, показывает, насколько далеко это дело не было заранее подготовленным переворотом «рабовладельческой державы». До последнего момента судьи сомневались, выносить ли решение о полномочиях Конгресса запрещать рабство на территориях, и хотя Уэйн и Дэниел, возможно, хотели принять широкое решение, они так и не смогли заставить большинство согласиться с ними до последнего момента и пока антирабовладельческие судьи