Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

в такой степени привержены ему (отправлению правосудия по суду яргу. – И. М.), что сделали его законоположением, основанным на правде, и своим шариатом (sic! – Р. П.), доведя следование справедливости и беспристрастию до абсолютных высот и совершенных степеней». В документе также подчеркивается, что деятельность яргу представляет собой «расследование [возникающих] между монголами дел, которые по своей природе и [обстоятельствам] возникновения [подлежат рассмотрению] в нем (суде яргу. – И. М.)». Что это за дела, не уточняется, поскольку, вероятно, и представители власти, и потенциальные участники процесса прекрасно знали, какие именно виды споров или категории иных дел относятся к ведению данного вида судебных инстанций.

Следует отметить, что во второй половине XIII в. суд яргу в Иране мог рассматривать дела не только монголов, но и представителей местного населения – в частности, споры правителей вассальных владений или их жалобы на действия представителей хулагуидской администрации [Lane, 2003, p. 35, 112–113, 120][174]. Однако со временем, особенно после провозглашения ислама официальной религией государства Хулагуидов в 1295 г., эта практика была прекращена, и отныне все дела оседлых подданных ильханов решались исключительно на основе шариата, тогда как яргу остался судом только для тюрков и монголов – «людей меча» [Lambton, 1988, p. 29; Aigle, 2008, p. 76].

Обращаясь к качествам лица, назначаемого на должность яргучи, мы до некоторой степени выступаем продолжателями исследования, начатого И. Вашари в вышеупомянутой статье, и в целом соглашаемся с его наблюдениями, тем не менее по некоторым из них у нас имеются уточнения. В частности, говоря о требованиях к кандидату на должность яргучи, венгерский востоковед считает, что тот должен был знать обычное и имперское право [Vásáry, 2016a, р. 162], однако, на наш взгляд, нет оснований считать, что обычное право могло иметь отношение к перечисленным в ярлыке типам источников права и тем более к деятельности яргучи.

«Законоположения» Чингис-хана и «монгольских государей и эмиров» – это, несомненно, указы основателя Монгольской империи и его преемников в Монгольской империи и непосредственно в Иране. В тюрко-монгольской традиции они известны как «ярлыки», в персидских же источниках (в частности, у Рашид ад-Дина) они именовались также «фирманы», тогда как китайские авторы называли такие акты высшей юридической силы указами («чжао») и распоряжениями («чи») [Чжао Хун, 1975, с. 74, 183].

Составитель ярлыка, помимо указов-ярлыков, упоминает о «ясаках» и «тöрэ», а также «Кутатгу Билике» Чингис-хана.

«Ясаки», т. е. знаменитая «Великая Яса» Чингис-хана, – это совокупность принципов организации власти и управления в Монгольской империи и наказаний за нарушение их (см. об этом подробнее: [Почекаев, 2022б, с. 39–49]). Отсутствие четкой фиксации этих исходных принципов, сформулированных Чингис-ханом, привело к тому, что уже при его ближайших преемниках они подверглись определенной трансформации в соответствии с новыми политическими интересами и намерениями. А после раскола Монгольской империи понятие «Яса» стало весьма по-разному трактоваться в каждом улусе Чингисидов. Так, золотоордынский правитель Берке и ильхан Ирана Хулагу, развязав в начале 1260-х годов военный конфликт, упрекали друг друга в нарушении Ясы, приводя при этом отнюдь не сходные аргументы [Ayalon, 1971, p. 170–173, 180; Golev, 2019, p. 357]. Со временем Яса превратилась в некий символ преемственности власти улусных правителей-ханов от Монгольской империи и лично от Чингис-хана, но источники не дают оснований говорить о применении каких-то конкретных ее принципов и норм – вроде тех, что в свое время были сформулированы Джувейни [Джувейни, 2004, с. 18–25; Вернадский, 1999, с. 140–146]. Неудивительно, что и яргучи, считаясь знатоками Ясы, имели широкую свободу интерпретации ее норм [Hope, 2016b, p. 561].

Что касается «тöрэ» (торе), то это было своего рода государственное право, т. е. базовые принципы организации власти и военного дела в Монгольской империи, унаследованные Чингис-ханом и его потомками еще от древних тюрков. Универсальность этих предписаний (принципы ханской власти, организации войск, разделения улусов на крылья и центр и т. д.), первые упоминания которых относятся еще к VI–VII вв., обусловила их «живучесть» не только в Монгольской империи и ее улусах, но и в гораздо более поздние периоды (см. об этом подробнее: [Почекаев, 2022б, с. 28–39]). Так же как и Яса, торе стало символом монгольской государственности в чингисидских улусах XIV–XV вв. и в источниках обычно упоминалось абстрактно, без каких-то конкретных норм[175].

Наконец, под «Кутадгу билик» подразумеваются «билики» – изречения основателя Монгольской империи, сказанные по конкретным поводам в качестве назиданий. Крайне любопытно, что знание биликов, по мнению составителя ярлыка, необходимо эмиру яргу, чтобы «он занимался разбором дел между монголами по образцу того, как он видел и читал (об этом)» в упомянутом источнике: как видим, опираться на билики следовало в процессе рассмотрения дела. Неслучайно в историографии высказывалось мнение, что билики – это именно «процессуальные нормы», сформулированные Чингис-ханом [Мелиоранский, 1900, с. 020; Золотая Орда…, 2009, с. 268; Кляшторный, Султанов, 2009, с. 219], в отличие от «материальных» норм «ясака», опираться на которые автор ярлыка предписывает, когда требуется непосредственно решать «дела между противниками». Необходимость знания биликов, причем не только чиновниками, но и самими правителями, нашла отражение в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина, упоминающего, что предпочтение Тэмуру, внуку Чингис-хана, как наиболее подходящему претенденту на трон Монгольской империи и империи Бань в Китае (в ущерб его старшему брату Каммале) было отдано именно благодаря знанию им биликов своего предка [Рашид ад-Дин, 1960, с. 206]. Еще одним источником, на который следовало опираться эмиру яргу, были «постановления… монгольских султанов». Полагаем, что речь здесь идет уже о текущем законодательстве непосредственно персидских ильханов, нашедшем отражение в издававшихся ими ярлыках («фирманах»).

Требования к знанию яргучи законодательства, как полагает И. Вашари, отражали сложный и многоуровневый характер системы монгольского имперского права. Мы согласны с венгерским ученым в том, что необходимость знания принципов и норм этого права была весьма обоснованной в Иране эпохи Хулагуидов и Джалаиров, поскольку требовалось очень деликатно взаимодействовать с представителями мусульманского духовенства и шариатских судов [Vásáry, 2016a, р. 167]. Однако, как представляется, этот вывод можно распространить и на реалии других государств потомков Чингис-хана: так же осторожно следовало взаимодействовать яргучи с мусульманскими судьями-кади в Золотой Орде или Чагатайском улусе, а в Китае эпохи Юань – с представителями традиционной китайской судебной системы.

Результат вынесенного решения (приговора) фиксировался в яргу-наме, которое П.М. Мелиоранский вполне обоснованно соотносит с древнерусским аналогом – правой (судной) грамотой [Мелиоранский, 1900, с. 019]. В этом документе судья фиксировал победу одной стороны и поражение другой в разбираемом деле. Фиксация судебных решений в письменном виде имела место уже на начальном этапе существования Монгольской империи. На курултае 1206 г. Чингис-хан приказал: «Пусть записывают в Синюю роспись “Коко Дефтер-Бичик”, связывая затем в книги, росписи по разверстанию на части всеязычных подданных “ур-ирген”, а равным образом и судебные решения» [Козин, 1941, с. 160]. Цель составления яргу-наме вполне четко указана в самом документе: его наличие у победившего в суде лица предотвращало возможные попытки проигравшего соперника обратиться с тем же делом в другой суд.

Завершая разговор об источниках права, относящихся к сфере деятельности