Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

Стярющка не спеща

дорёщку перещля...

О больно ранящем детском антисемитизме писала Эренбургу и Куперман[526]. Откликаясь на его выступление на митинге представителей еврейского народа в Колонном зале Дома Союзов 2 апреля 1944 года, на рассказанный им, в частности, эпизод о спасении в селе Благодатном Днепропетровской области бухгалтером Зинченко 30 евреев, названный писателем проявлением дружбы между народами[527], она возразила Эренбургу:

P.S. А насчет «дружбы» я с Вами не согласна. Тов. Зинченко — исключение. Эту «дружбу» я, мой сынишка и тысячи других детей-школьников чувствуют ежечасно. Я уже привыкла, а сынок обижен до слез. В Киеве [т.е. до войны. — П.П.] он этого не чувствовал и никогда не плакал из-за своего имени[528].

Агрессивная вседозволенность по отношению к евреям и коммунистам, предназначение и место которых — или в гестапо, или в Бабьем Яру, за годы оккупации вошла в привычку: ведь за их убийство или выдачу можно было ждать только поощрения.

Коммунисты же, вернувшись к власти, принялись за квадратуру круга — за отковыривание себя от евреев в нацистской формуле «жидобольшевики». Получалось это только в том случае, если второй элемент формулы — «жидов» — или сгнобить, или получше спрятать. И новые антисемиты радостно откликнулись на запрос старых: мол, с половиной евреев расправились немцы, спасибо, а вот за другую половину пусть отвечают коммунисты, вот только — о, высокий, о, диалектический гуманизм! — убивать не обязательно.

Тем самым возникала и возникла новая вседозволенность. Конструкция ее была примерно такой: «Жиды, заткнитесь, оставайтесь там, где вы есть, к нам не едьте назад и не лезьте со своими требованиями! Скажите спасибо, что живы остались; это, блядь, мы вас спасли на хуй, так что теперь, жиды, — всё, ша: не рыпаться и молчать в тряпочку!»

И хотя в 1943-1944 годах далеко еще было до истерик с «безродными космополитами» и «убийцами в белых халатах», по стране вовсю уже гуляли ярлыки «Ташкентцы», «Ташкентский фронт» и байки типа «Пятый Украинский фронт взял Ташкент» или «Иван в окопе, Абрам в коопе[529]». Мол, жиды в Отечественную не воевали, отсиживались суки, блядь, в тылу, в эвакуации, когда русские, блядь, за них кровь, блядь, проливали!

В этом контексте и сами слова «эвакуация» и «эвакуированные» (или, в антисемитской транскрипции, «выковыриванные») приобретали привкус презренной трусости и чуть ли не предательства: «Ишь, гады, сволочи выковыриванные, — понаехали из своих ташкентов!»

Борис Абрамович Слуцкий (1919-1986) — 40-летний гвардии майор, тяжело контуженный на войне, — так отозвался на этот новый, с иголочки, антисемитизм:

Евреи хлеба не сеют,

Евреи в лавках торгуют,

Евреи раньше лысеют,

Евреи больше воруют.

Евреи — люди лихие,

Они солдаты плохие:

Иван воюет в окопе,

Абрам торгует в рабкопе.

Я все это слышал с детства,

Скоро совсем постарею,

Но все никуда не деться

От крика: «Евреи, евреи!»

Не торговавши ни разу,

Не воровавши ни разу,

Ношу в себе, как заразу,

Проклятую эту расу.

Пуля меня миновала,

Чтоб говорили нелживо:

«Евреев не убивало!

Все воротились живы!»

Антисемитизм этот — антисемитизм под коммунистами — был нагл, подл, самоуверен и, как оказалось, бесу погрома ничуть не чужд. Вот Гитлер порадовался бы, услышь он о такой «антиеврейской революции» в СССР после войны[530].

Слухи об этом новом антисемитизме проникали даже в архипелаг ГУЛАГ:

...Все это происходило не только в Москве, а еще в более сильной форме и на Украине, где такие веяния многим оказывались весьма по душе, уж больно много там оставалось бывших фашистских полицаев и прочей сволочи, сумевшей как-то укрыться от правосудия. Мы в лагере этого не ощущали, но Дикштейн как-то получил письмо от жены из Одессы: понимая, что прямо писать о таком неофициальном веянии нельзя, она написала иносказательно. После обычных фраз о родных и знакомых она сообщала: «А теперь тебя, Ефим, наверно, интересует музыкальная жизнь Одессы: так вот, в репертуаре нашего оперного театра произошли изменения: опера "Аида" больше не ставится, ее полностью заменили на "Иван Сусанин" и "Наталка-Полтавка"»[531].

То же, что в Киеве, согласно информации ЕАК, происходило и по всей Украине. Хуже того: явно не рады были местные жители даже тем евреям, кого под боком у немцев героически, но некстати и зря спасали их соседи, тем, кто как-то переждал беду и уклонился от участи, на которую их, вжик-вжик, обрекали и немцы, и другие соседи — те самые гроссмановы «новые люди», так и рыскавшие глазами и носами в поисках катакомбных жидов.

18 мая 1944 года председатель ЕАК СССР Соломон Михоэлс и ответственный секретарь Шахно Эпштейн обратились к Вячеславу Молотову как к заместителю председателя СНК СССР:

Изо для в день мы получаем из освобожденных районов тревожные сведения о чрезвычайно тяжелом моральном и материальном положении оставшихся там в живых евреев, уцелевших от фашистского истребления.

В ряде местностей (Бердичев, Могилев-Подольский, Балта, Жмеринка, Винница, Хмельник, станция Рафаловка Ровенской области и других) многие из спасшихся продолжают оставаться на территории бывшего гетто. Жилища им не возвращаются. Не возвращается им также опознанное разграбленное имущество. После пережитой уцелевшими евреями катастрофы местные власти не только не уделяют им должного внимания, но подчас грубо нарушают Советскую законность, ничего не делая, чтобы создать для них советские условия жизни.

Оставшиеся на местах пособники Гитлера, принимавшие участие в убийствах и грабежах советских людей, боясь живых свидетелей совершенных ими злодеяний, всячески способствуют упрочению создавшегося положения[532].

В том же письме Михоэлс и Эпштейн пишут о схожем «гостеприимстве» и к остальным евреям, — будь то эвакуированные или демобилизующиеся:

В распоряжении Комитета также имеются сведения о том, что трудящиеся евреи, временно эвакуированные Советской властью в глубокий тыл, встречают препятствия в реэвакуации на родные места. Несмотря на то что среди эвакуированных имеются квалифицированные кадры, которые могли бы оказаться весьма полезными в восстановлении разрушенных городов и сел, им не дают возможности вернуться.

Если некоторым и удается разными путями добраться в свои родные места, где жили их деды и прадеды, они находят свои дома заселенными при немецкой оккупации. Возвращающиеся, таким образом, остаются без крова. Не лучше дело обстоит и с предоставлением им работы и оказанием материальной помощи.

Обращает на себя внимание и тот факт, что получаемая Красным Крестом из различных стран помощь вещами и продуктами для эвакуированных и реэвакуированных, к нуждающимся евреям редко доходит. Следует указать на то, что зарубежные еврейские организации оказывают помощь пострадавшему от