Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

Чтобы оценить разрушительное воздействие этого антагонизма в середине девятнадцатого века, необходимо осознать два фактора, которые сейчас трудно оценить. Один из них — огромные масштабы волны иммиграции, внезапно обрушившейся на страну в конце сороковых годов, другой — степень откровенного, неприкрытого антагонизма, существовавшего тогда между протестантами и католиками.

Конечно, широко известно, что миграция в Америку во время ирландского голода была очень интенсивной. Но редко кто понимает, что в пропорциональном отношении это был самый сильный приток иммигрантов за всю историю Америки. Общее число 2 939 000 иммигрантов за десятилетие между 1845 и 1854 годами составляло менее трети от числа иммигрантов за десятилетие перед Первой мировой войной, но и общая численность населения была гораздо меньше, и фактически иммигранты 1845–1854 годов составляли 14,5 процента населения в 1845 году, в то время как 9 000 000 новоприбывших в 1905–1914 годах составляли лишь 10,8 процента населения 1905 года. Более того, этот прилив иммиграции между 1845 и 1854 годами нанес серьёзный удар по обществу, в котором доля иностранцев была очень мала. Общий объем иммиграции никогда не достигал 100 000 человек до 1842 года и 200 000 человек до 1847 года, но за четыре года между 1851 и 1855 годами он трижды превышал 400 000 человек.[414]

Помимо общего факта, что иммиграция была чрезвычайно тяжелой, была ещё одна, более специфическая особенность: не менее 1 200 000 иммигрантов 1845–1854 годов прибыли из одной страны — Ирландии. Только в 1851 году из Ирландии прибыло в общей сложности 221 000 зарегистрированных иммигрантов, что означает, что только ирландские иммигранты за один год составили более 1% населения. В отличие от этого, массовые миграции 1905–1914 годов никогда не показывали притока из одной страны в один год даже в два раза меньше в пропорциональном отношении.[415]

Такой большой наплыв чужаков, особенно часто обедневших, мог бы вызвать напряженность при самых благоприятных обстоятельствах. Но в данном случае антагонизм был гораздо более острым из-за того, что лишь небольшая часть новоприбывших была протестантами из Ольстера, в то время как подавляющее большинство, прибывшее из западных и южных графств Ирландии, было римскими католиками. Многие американцы в ту эпоху враждебно относились к католицизму, отчасти потому, что отождествляли его с монархизмом и реакцией в мире, где республика была ещё несколько одинока, а ещё больше из-за пуританского наследия вражды к «папству» — вражды, восходящей к Кровавой Мэри, Армаде, Пороховому заговору и революции 1688 года, когда с английского трона был свергнут король-католик. Благодаря этому наследию во многих американских домах до сих пор хранятся экземпляры «Книги мучеников» Фокса, а в Бостоне ещё в 1775 году было санкционировано проведение ежегодного Дня Папы как повода для антикатолических демонстраций. В середине XIX века католики по-прежнему жестоко обращались с протестантами в странах, где они занимали господствующее положение, а протестанты по-прежнему налагали на католиков ограничения. Американские протестанты и католики терпимо относились друг к другу, но их «терпимость» была в прямом смысле, а не в современном смысле уважения к верованиям друг друга. Священнослужители и церковные периодические издания протестантских церквей часто осуждали католицизм как папизм, идолопоклонство или «зверя», и даже такие уважаемые и влиятельные фигуры, как преподобный Лайман Бичер, участвовали в этой травле католиков. Католические священники и католические периодические издания оказались вполне способны ответить добром на добро.[416]

В 1850-х годах религиозная терпимость рассматривалась скорее как договоренность между протестантскими сектами, чем как универсальный принцип. На фоне религиозного антагонизма, этноцентризма с обеих сторон и экономического соперничества между коренными жителями и иммигрантами в борьбе за рабочие места трения между коренными протестантами и иммигрантами-католиками стали почти неизбежными. При высокой степени социального разделения — возможно, даже сегрегации — они воспринимали друг друга на расстоянии с недоверием и враждебностью. Многие местные жители считали ирландцев незваными гостями и относились к ним как к нижестоящим. Ирландцы, в свою очередь, возмущались дискриминацией и даже преследованиями, которым они подвергались со стороны янки. Недоброжелательность приводила к враждебным действиям, которые, конечно же, усиливали недоброжелательность в замкнутом круге. И хотя сегодня об этом почти забыли, а в американской истории это постоянно преуменьшается, тем не менее верно, что на протяжении значительной части девятнадцатого века католическая церковь постоянно находилась под обстрелом. Её верования осуждались, её лидеры подвергались нападкам, на её монастыри клеветали, а её собственность подвергалась угрозам и даже нападениям. Как протестантская, так и светская пресса поддерживала постоянный шквал оскорблений, что иногда приводило к самосуду. С 1834 года до конца пятидесятых годов серьёзные беспорядки с человеческими жертвами произошли в Чарльзтауне, штат Массачусетс, в Филадельфии, в Луисвилле и других местах. Нападениям подвергались монастыри, один из которых в Чарльзтауне был сожжен дотла, а в городах и поселках от Мэна до Техаса было сожжено, вероятно, до двадцати католических церквей.[417]

Поэтому именно в условиях серьёзной напряженности ирландцы-иммигранты начали участвовать в политической жизни Америки. Одним из самых ранних шагов в этом участии был выбор между вигами и демократами. Если бы этот выбор был чисто интеллектуальным, предполагающим решение между формалистическими «принципами» двух партий, реакция ирландцев могла бы быть довольно равномерной. Но на самом деле традиции двух партий делали почти неизбежным то, что ирландцы должны были предпочесть демократическую партию. С самого своего джефферсоновского начала Демократическая партия была несколько более космополитичной, менее сектантской и более озабоченной благосостоянием простых людей, чем оппозиционная партия. Федералисты, а за ними и виги, с другой стороны, были носителями политической традиции, отражавшей консервативное пуританство Новой Англии XVIII века. Они склонялись к вере в учреждение «церкви и государства», в котором доминируют духовно и временно избранные. По сравнению с демократами, они отличались аристократическим тоном, почтительным отношением к собственности и стойкой верностью пуританским ценностям. Они ненавидели Джефферсона за его деизм, галлицизм и симпатии к революции, и многие из них были узко протестантскими, подозрительными ко всему экзотическому и нетерпимыми к любым отклонениям от принятых ценностей янки.

Конечно, все пуритане не были вигами; и уж тем более не все виги были пуританами. Но корреляция существовала, и она была достаточно сильной, чтобы быть хорошо заметной для ирландских избирателей. По данным Ли Бенсона, изучавшего политику штата Нью-Йорк, избиратели из Новой Англии были склонны голосовать за вигов в соотношении 55:45. Иммигранты из Англии, по мнению Бенсона, голосовали за вигов в соотношении 75:25, а за выходцев из Шотландии, Ольстера и Уэльса — в соотношении 90:10. Немецкие иммигранты, напротив, обычно были демократами в соотношении 80:20.[418]

Ирландцы, как можно предположить, взглянули, увидели англичан и пуритан с одной стороны и поняли, что их место — на