Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

лишилась приоритетности и встала на чрезвычайную паузу. С этим же связано и добавление в книгу, в качестве своего рода приложения, постскриптума от Павла Нерлера («Фугасмерти»), в центре которого — новый перевод «Фуги смерти» Пауля Целана.

Таким образом, книга охватывает предысторию, историю и постисторию расстрелов в Бабьем Яру. В фокусе постоянно оказывалась одна и та же традиционная константа — антисемитизм. Точнее, сменяющие друг друга, как в эстафете, антисемитизмы разных окрасок — российский (имперский), немецкий (национал-социалистический), советский (интернационалистский, но с местным душком) и украинский (младонационалистический). Степени их отрефлексированности неодинаковы: ведь знание и память никогда не абсолютны, они всегда баланс раскапывания и закапывания, оглашения и утайки, увековечения и предания забытью. Но тут важно понимать, что неотъемлемым условием каждого из антисемитизмов была социальная и статусная униженность и экзистенциальная беззащитность евреев, делающая из них идеальных жертв — всегда под рукой, хорошо заметны и априори лишены малейшей возможности постоять за себя и дать сдачи.

Еще томик моих эссе «Эхо Бабьего Яра» в киевской двухтомной антологии 2021 года вызвал бурную и неадекватную реакцию, породив самую настоящую цензуру — изъятие руководством МЦХ из макета важнейшего очерка — о коммеморативных процессах в Бабьем Яру накануне 80-летия годовщины трагедии. Порождено это было гипотетическими опасениями либерального начальства МЦХ лишний раз не угодить ожиданиям украинской патриотической общественности в сложном балансе их взаимоотношений.

Уже сами эти опасения многое говорят о горячечной температуре избранной темы. За время войны она могла только раскалиться. Не приходится сомневаться, что и эта книга будет встречена демагогически-эмоционально — как «проукраинским» лагерем, так и «проимперским». Каждый из лагерей, скорее всего, постарается инструментализировать фактографию книги на свою корысть. Что ж, за фактографию я отвечаю, а от таких попыток, памятуя о прискорбном опыте Арона Шнеера[7], наперед и с твердостью отмежевываюсь.

История, как и искусство, подмандатны профильным музам, а не комитетам. Равняюсь поэтому не на политическую масть и не на «своевременность» высказывания, а на его верность Клио — честность и объективность, верифицируемость источников, аргументированность гипотез, убедительность умозаключений, открытость к научному диалогу.

Модного тезиса-отговорки: «Ну погоди!» — призыва к тому, чтобы все разделяющее и второстепенное отложилось на некое «потом», на куда-то там после войны, я не разделяю. И не потому, что такое «потом» прямо граничит с «никогда» — просто контент этой книги «разделяющим и второстепенным» не считаю. Наоборот, я торопил ее выход — в наивной надежде, что сказанное вдруг да поможет кому-то избежать новых ошибок, вдруг да убережет от гражданской распри (самому смешно).

Ну и еще потому, что, зачатая в свое — еще относительно мирное — время, книга уже прошла все стадии беременности и заслужила роскошь нормальных, в положенный срок, родов, а не военно-полевого аборта.

Термины и понятия

Немного о понятиях и о терминах.

Антисемитизм — это национально и эмоционально негативное отношение к евреям. Не обязательно ненависть и погромобесие, достаточно и зависти, неприязни или недоброжелательства.

Не в силах дифференцировать и различать внутриеврейскую структурность, — все эти подмножества верующих и секулярных, конфессиональных и этнических, ашкеназских и сефардских, горских и грузинских или бухарских, крещеных и марранов, — антисемитизм склонен не заморачиваться и адресован еврейству в целом, всей совокупности его различных подмножеств.

Впрочем, для «перекрестного опыления» и рутинного бытования антисемитизму много и не надо. Иной раз даже и евреи не нужны. Достаточно пары-тройки мифологем — о христопродавстве, об употреблении крови христианских младенцев, о недостаточной почтительности к пророку или о геноциде арабов-палестинцев.

Антисемитизм может быть государственным, корпоративным или индивидуальным (личным). И именно в соотношение этих разновидностей в каждой стране в определенное время и стоит вглядываться для характеристики эволюции антисемитизма в ней.

Россия, например, специфична тем, что в ней почти всегда преобладал антисемитизм государственный. Без него она прожила лишь полвека с небольшим — в 1917-1939 и в 1991-2022 годах он таковым не был.

Корпоративный антисемитизм, пожалуй, особенно пассионарен и опасен: его сочетание с «Отвернувшимся» в нужный момент государством, как в середине 1900-х гг., или просто со слабым, де-факто отсутствующим государством, как во время Гражданской войны, — важнейшая предпосылка переваливания на евреев всех бед и неудач власти и, как следствие, еврейских погромов. В стране, в которой не все хорошо, евреи могут еще очень даже пригодиться — в привычном качестве виноватых.

Личный же антисемитизм — хоть он и самый броский, креативный и пассионарный — все же самое меньшее из зол. Он по-своему неистребим, но в ситуации, когда государственный антисемитизм отставлен, как правило, ослабевает и он.

Антисемитизм — всегда дискриминация, но не обязательно геноцид, хоть он и важнейший его фактор. Всякий всплеск антисемитизма — индикатор социального неблагополучия в стране, и тем полезнее знать не только фактографию, но и предысторию вопроса (она же всегда история чьей-то болезни), дабы лучше понимать его природу и отдавать себе отчет в возможных проявлениях[8].

Война, по Карлу фон Клаузевицу, есть продолжение политики мирного времени, но иными, насильственными, средствами. Это вооруженный конфликт между государствами в лице их армий и флотов с целью оккупации территории противника и навязывания ему своей политической воли. Но, как сказал поэт:

Различным животным дают имена

По облику их и породе.

Гиену за то, что гиена она,

Гиеной прозвали в народе.

Так каждую вещь в обиходе своем

Назвали мы словом похожим.

Поэтому кошку мы кошкой зовем,

А кошкой собаку — не можем[9].

Поэтому называть войну не войной, а как-либо еще — любым паллиативным эвфемизмом — историку весьма затруднительно. Пакт Бриана — Келлога, или Парижский пакт, вступивший в силу 24 июля 1929 года, собственно, и указывал войне на дверь. Германию в Нюрнберге осудили в том числе за грубейшее нарушение пакта. Но ни одна из ратифицировавших его стран договор не денонсировала, хотя многие норовили собаку назвать кошкой.

Еврейский погром (погром) — погром, объектом которого являются евреи. Правильнее, наверно, было бы говорить «антиеврейский погром», но словоупотребления «еврейский погром» и, как его синоним, просто «погром» являются твердо устоявшимися.

История — условно застывший фактографический каркас динамического прошлого. За счет накопленного знания она инерционна, но и потенциально изменчива — благодаря открытиям или уточнениям в сфере ее эмпирики. Но это не постмодернистский диалог между неподвижным прошлым и интерпретирующей современностью, ежесекундно возобновляющейся и перманентно нуждающейся в концептуальном пересмотре[10]. География в таком случае есть пространственная структура этого каркаса[11].

Историомор[12] — это торжество политики, пропаганды и антиисторизма (беспамятства)