Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

один из величайших русских поэтов XX столетия, 19 лет из своей 47-летней жизни счастливо проживший со своей женой, образуя с ней на удивление гармоничный жизненный симбиоз. После его смерти Она — героически сберегла, в том числе в собственной памяти, поэзию мужа, корпус его поздних стихов, запустила их в самиздат и в тамиздат, сохранила, в меру возможного, часть архива поэта и передала его на хранение в надежный Принстонский университет. Но этим Надежда Яковлевна не ограничилась — она и сама стала писателем: ее мемуары — не только свидетельство близкого человека и беспощадный анализ времени, в котором ей и Осипу Эмильевичу выпало жить, но еще и великолепная русская проза сама по себе.

1 мая 2019 года исполняется 100 лет со дня встречи и знакомства в Киеве петербуржца Осипа Мандельштама и киевлянки Надежды Мандельштам (тогда еще Хазиной). Это была любовь с первого взгляда, неотрывная от топографии Киева — города, в котором произошла эта встреча. В программу чтений входят экскурсия по мандельштамовского-хазинскому Киеву, поэтический вечер-концерт с исполнением стихов Мандельштама в переводе на разные языки, фрагментов вокального цикла В. Сильвестрова на стихи Мандельштама, фрагментов видеофильмов об Осипе и Надежде, а также научная конференция...

Познакомил же меня с Бураго мой старинный друг — замечательный поэт и переводчик Шекспира, Бараташвили и многих других — Семен Заславский. А с Сеней, в свою очередь, меня познакомил — Лев Озеров: имя в контексте Бабьего Яра не случайное.

Вот они и начались — лабиринты сцеплений и шестеренки-колесики судьбы!

Весной 1982 года мы встретились с Сеней в Москве, и тот, совершенно меня обаявший, предложил проведать его летом в Крыму: каждое лето он устраивался на несколько месяцев рабочим-землекопом в археологическую партию Херсонесского музея. В том, 1982-м, году они копали на речушке Алсу.

И я приехал, — и прожил с ним несколько недель, запечатлевшихся в моих «Стихах о неизвестном поэте», посвященных С. Заславскому:

...Меловые столовые горы,

беловые наброски души,

и в палатке ночной разговоры —

беспорядочны и хороши.

И в бреду безответных вопросов,

после гряд беспорядочных лет,

убежал ты к дриаде утесов,

безымянный алсуйский философ,

неизвестный бродяга-поэт!

В мире совести, что в море соли,

но недаром соленым зовут

горьковатое, честное море

и в его первозданном растворе

первозданную истину пьют.

Верь, дружище, мы станем другими,

неизвестным сердцам дорогими, —

все не зря, хоть и страшной ценой!..

И я горд тем, что знал твое имя,

что бродил по Тавриде с тобой!

Там, у костра Сеня рассказывал мне про академика Шафаревича — духовного предка нынешнего национал-большевизма, пригретого и усыновленного российской властью. Его вышедшей в самиздате «Русофобией» тогда, в начале 1980-х гг., взахлеб зачитывалось все российское антисемитство. Сеня же, представитель того самого «малого народа», который, согласно Шафаревичу, для ритуальных своих перекусов предпочитал нежную плоть русских царей и царевичей, где-то ее уже прочитал и, присвистывая и похохатывая, пересказывал какие-то ее постулаты. Постулаты я выслушал, правда, вполуха, прямоту и откровенность оценил, а вот ни мысли, ни мышление высоколобого антисемита интересными не показались.

Куда ярче впечатлили такие, например, эпизоды. Сторожиха яблоневого сада возле Алсу, подвыпив, объясняла причину своей радости: «А братка вернулся. 15 лет сидив». — «А за что?» — «Та в жыдив палыв». Как-то заглянул в лагерь с горилкой и сам братка — полуслепой старик с белыми глазами. Посмотрел своими бельмами внимательно на Семена и беззлобно так и так буднично пошутил: «Семэн Абрамович, а я бы вас с удовольствием расстрелял!..»

А вот занимаешься историей погромов, и вдруг узнаешь, что другого безжубого старика, Пинхоса Красного, декоративного петлюровского экс-министра по еврейским делам, большевики вместо расстрела отправляют в киевскую психушку, где его застают немцы и, не моргнув, сбрасывают в ров, возможно, даже живым, — и уж точно не поняв, кого они только что ликвидировали.

...Но вернемся в 2019 год. Дмитрий Бураго был не первым в Киеве, к кому я обратился с идеей объединить усилия и отозваться на такую красивую дату, как 100-летие знакомства Осипа и Надежды. Мне по жизни был немного знаком круг, сформировавшийся вокруг Киево-Могилянской академии и издательства «Дух і літера» — Леонид Финберг, Константин Сигов, Иосиф Зисельс: именно к ним я и обратился ранней осенью 2018 года. Идею они, правда, оценили, но ни восторга не выказали, ни отказа не заявили — обещали подумать и написать.

Спрашиваю: друзья, а в чем трудности? Свободная же страна, и красота-то какая!..

Стоп, отвечают: во-первых, нужны деньги, а главное — нужно еще понять, насколько это сейчас своевременно...

Деньги? Хорошо. Той же осенью в Сараево, на встрече выпускников Института Кеннана, я договорился об оплате билетов в Киев нескольким мандельштамоведам из нескольких стран. Воодушевленный, сообщаю об этом своим киевлянам, и снова утыкаюсь в ту же стену: да, хорошо, да, красиво, да вот только — ко времени ли!..

Это теперь я понимаю, что их держало на таком коротком поводке: заканчивалась первая каденция Порошенко, инструментализировашего Евромайдан 2014 года откровенно пронационалистически, и очень многое для украинского еврейства зависело от того, переизберут его или нет. А Мандельштам для тамошнего уха прежде всего русский еврей и уже потом — мировой поэт-классик.

Ох уж эта мне категория — «своевременно/несвоевременно»!

Что это? Попытка угадывания — или заклинания? — завтрашней розы ветров? Страх неудобного прошлого или неуютного, колючего будущего? Предчувствие — или упование? — того, что против шерсти сегодня вдруг перестанет быть им завтра? Или мудрый расчет на то, что вся эта шерсть к намеченной дате отлиняет сама?..

О сколько же раз сталкивался я с этой фигурой речи, особенно в догорбачевские 1980-е годы, когда хлопотал о гласности для текстов бедного Осипа Эмильевича!

Но рассуждения моих киевских собеседников о своевременности мероприятия в 2010-е годы, — мол, а не рано ли? — поразили меня еще больше. Где же — в каком таком сердечном желудочке или в извилине мозга — притаился сей волшебный прибор с мелко дрожащими стрелками на шкале страхов?

И не сыскать слов моей благодарности Дмитрию Бураго, тоже киевлянину, украинцу и поэту, сумевшему в тех же самых условиях взять на себя все риски и, обойдясь без страхметра, обогнуть все рифы и прекрасно все организовать!

Бабий Яр. Рефлексия

...Весной 2020 года я случайно узнал, что в Бабьем Яру наконец-то какая-то ó и что руководит ею Илья Хржановский, сын Андрея Хржановского, с