Русские солдаты в Северной Африке (1940–1945 гг.). Эль-Аламейн: неизвестные страницы войны - Владимир Владимирович Беляков

Глава шестая

В плену у коллаборационистов

Изучая в поисках книги Владимира Пенякова в библиотеке Американского университета в Каире каталог книг, посвященных Второй мировой войне, я встретил там карточки нескольких изданий об африканской кампании, написанных по горячим следам. Автор одного из них – английский военный корреспондент Филипп Джордан. Его книга «Тунисский дневник» вышла в Лондоне в конце 1943 года. Заказал эту книгу и стал ее просматривать, надеясь встретить в ней упоминания о наших соотечественниках. И действительно, одно такое упоминание я нашел. 20 февраля 1943 года, пишет Джордан, представитель командования войсками Свободной Франции в Тунисе заявил на пресс-конференции, что среди более чем 5 тысяч интернированных из разных стран, находящихся в лагерях в Алжире, есть 156 русских. Видимо, подумал я, это были бойцы Красной Армии, которые воевали в рядах республиканцев в Испании, после их поражения не смогли вернуться на родину и попали в плен к французским коллаборационистам. Иного объяснения присутствия советских граждан во французских владениях в Африке не было. Ведь на территории Алжира военные действия против итало-немецких войск не велись, а значит, и не могло быть бывших советских военнопленных.

Мне долго не удавалось найти никакой информации ни о лагерях в алжирской Сахаре, где томились наши соотечественники, ни о них самих. Но весной 2009 года я узнал от коллеги-африканиста, что еще в 1947 году в Москве опубликована книга одного из тех советских людей, кто в годы Второй мировой войны прошел через такой лагерь. Зовут его Александр Рубакин, а книга называется «Французские записи. 1939–1943». Я немедленно поехал в Российскую государственную библиотеку, бывшую Ленинку, без труда нашел эту книгу и углубился в чтение.

Дорога в Сахару

Автор книги, Александр Николаевич Рубакин, был сыном выдающегося русского книговеда, библиографа, популяризатора науки и писателя Николая Александровича Рубакина (1862–1946). Будучи студентом, принимал активное участие в первой русской революции 1905 года, был арестован, осужден и сослан в Сибирь, но в 1908 году бежал из ссылки и перебрался в Париж. Там Александр Рубакин завершил свое медицинское образование. Во время Первой мировой войны служил врачом во французской армии, а после Октябрьской революции 1917 года вернулся в Россию.

Вторая мировая война застала Александра Рубакина в любимом им Париже. Как он, гражданин СССР, попал туда, из книги неясно. Возможно, Рубакин тоже был в Испании, и после поражения республиканцев, используя свои старые связи во Франции, осел там. Во всяком случае, в своей книге он упоминает, что являлся офицером.

Рубакин пережил фашистскую оккупацию Франции в 1940 году. Поначалу проживавших там многочисленных русских не трогали. Все резко изменилось после того, как 22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз.

Услышав о вторжении фашистских войск на территорию СССР, Рубакин в тот же день бежал из Парижа на юг, в город Виши, где находилось правительство французских коллаборационистов во главе с генералом Петэном. Но это не спасло его от ареста. 30 июня правительство Петэна отдало приказ об интернировании всех русских, включая эмигрантов. На стадионе в Виши их собрали около 300 человек. Практически всех эмигрантов вскоре отпустили, а держателей советских паспортов и тех немногочисленных эмигрантов, которых власти подозревали в сочувствии Советскому Союзу, отправили в лагерь в городе Верне. Там содержались испанцы-республиканцы и воины-интернационалисты из разных стран.

В лагере в Верне Рубакин провел почти полгода. 10 декабря 1941 года его в составе группы в 75 человек отправили пароходом в столицу Алжира, а оттуда на узкоколейке – в маленький городок Джельфа в 350 км к югу от Алжира, на южном склоне Атласских гор, на границе с Сахарой.

Лагерь Джельфа

Лагерь в Джельфе официально именовался «концлагерем для политических интернированных». Комендантом был французский офицер по фамилии Кабош. До войны он, агент разведки, долго работал в Польше, женился на богатой польке, приобрел недвижимость в районе Белостока. Когда Западная Белоруссия была возвращена в состав СССР, Кабош лишился своих владений и потому люто ненавидел все советское.

«Расположенный на склоне холма, лицом к северу, открытый холодным ветрам, лагерь имел форму огромного прямоугольника, обнесенного тремя рядами колючей проволоки, – пишет Александр Рубакин. – Вдоль проволоки стояли жалкие соломенные шалаши, у которых несли охрану закутанные в бурнусы арабы. В каждом углу с особой башенки на лагерь глядело дуло пулемета.

Скользкая, глинистая дорога пересекала лагерь, и по обе стороны от нее белели остроконечные грязные белые палатки. В другом конце лагеря высились два длинных барака, один уже готовый, другой с неоконченной стеной и без крыши. Бараки были из необожженных оштукатуренных кирпичей. В самом конце лагеря было небольшое пространство, огороженное колючей проволокой, где стояло семь палаток. Вход сюда был через ворота, запиравшиеся на замок. Туда-то нас и повели.

Это был так называемый “специальный лагерь”, куда сажали на некоторое время всех вновь прибывающих. Только на днях оттуда вышли товарищи, прибывшие на три недели раньше нас из Верне. Но там еще оставалась группа немцев-антифашистов, бывших бойцов интербригад…

Это были палатки военного образца, каждая на шесть человек. Нас же было десять. Пол в палатке был земляной, между дырявыми краями палатки светились щели, оттуда дул ветер. Вся палатка держалась на центральной мачте, поставленной на камни и не прикрепленной к земле. В палатках не было ни циновок, ни соломы. Пришлось разостлать одеяло прямо на сырой земле. Мы легли ногами к мачте, по радиусам палатки. Все так устали, что мечтали только о сне. К счастью, первая ночь была не очень холодной».

Через несколько дней вновь прибывших перевели из «специального лагеря» в основной, тоже в палатки. Выдали по охапке соломы, но ее хватало только на то, чтобы подложить под бок. Позже интернированные раздобыли мешки и сшили из них чехлы для соломы.

«Ветер в лагере дул круглые сутки, всегда холодный, – пишет Рубакин. – Он яростно бился о стены палатки, раскачивая тонкую мачту, на которой держался ее свод, и подвешенные к мачте наши котелки стукались друг о друга и жалобно звенели. Порой порывы ветра были так сильны, что мачта гнулась, и казалось, что палатка вот-вот рухнет.

Впрочем, это не только казалось. В темные зимние ночи порывы ветра не раз вырывали из земли колышки, к которым полусгнившими веревками привязывали палатки. Обрушивалась мачта, леденящий ветер и поток