Русские солдаты в Северной Африке (1940–1945 гг.). Эль-Аламейн: неизвестные страницы войны - Владимир Владимирович Беляков

мы провели в море, изрыгал проклятья. Другой держался за доску только одной рукой, левой. Правой он придерживал третьего человека, видимо, раненого и не способного самостоятельно держаться на воде. Четвертый оставался с нами до тех пор, пока не увидел неподалеку спасательное судно. С криком: “Счастливо! Я хороший пловец!” – он бросился навстречу кораблю.

Время тянулось страшно медленно. Мы почти не разговаривали. Два немецких самолета пролетели прямо над головами. Я даже разглядел лица летчиков.

Доска дрейфовала по течению. Наша кожа покрылась пленкой солярки, вытекшей из затонувшего судна. Первый испуг у нас прошел. Вокруг находились несколько спасательных судов. Временами они подходили так близко, что казалось, что через несколько минут мы будем подняты на борт. Но мы были не единственными, кто ожидал спасения, и надежда сменялась разочарованием. Время от времени мимо нас проплывали мертвецы в спасательных жилетах. Они выглядели так, будто, вконец обессилев, заснули прямо на воде. Уже потом мы узнали, что несколько человек прыгнули в жилетах с верхней палубы. После сильного удара о воду многие из них мгновенно погибли от перелома шеи.

Мне не сразу пришло в голову, что человек, поддерживающий раненого, страшно устал. Я предложил ему свою помощь. Мы осторожно поменялись местами и потом время от времени повторяли эту операцию.

В июне в этих широтах темнеет поздно. Наконец, солнце село. Спасательных судов поубавилось. Доска наша то оказывалась на дне водяной ямы, и тогда мы ничего не видели, кроме волн, то поднималась на гребень. Стало нестерпимо холодно. В сгущающихся сумерках мы увидели лодку. Не сразу сообразили, что лодка приближается к нам. Это была спасательная шлюпка с “Ланкастрии”. Двое матросов бросили нам веревку. Мы обвязали ею раненого и помогли осторожно втащить его в лодку. Напрягая последние силы, залезли туда сами. Я упал на дно, как мешок с картошкой. Дрожа от холода, не мог ни сдвинуться с места, ни произнести хотя бы слова благодарности спасителям».

Те счастливчики, кому удалось спастись, основали после войны Ассоциацию переживших трагедию «Ланкастрии». В нее вступили также родственники погибших, моряки, участвовавшие в спасательных работах, и жители Сен-Назера, приютившие раненых. Силами ассоциации в лондонской церкви св. Екатерины были позднее установлены памятный витраж и мемориальная доска. Ежегодно в последнее воскресенье июня там проходит траурная служба по погибшим.

Слово Джозефу Суини: «В лодке оказались четверо матросов с “Ланкастрии”. Весь вечер они подбирали из воды оставшихся в живых, доставляли их на ближайшее судно и вновь начинали поиски. Когда мы оказались на борту, совсем стемнело, и вокруг – ни огонька. Матросы, как и мы, были вконец измучены.

Я не мог сдержать дрожь. Кроме трусов, на мне ничего не было, а трусы были покрыты склизким мазутом. “Сними трусы, – посоветовал кто-то, – будет лучше”. Я послушался. Действительно, стало лучше.

Ни у матросов, ни у нас не было сил грести. Лодка плыла по воле волн, и матросы по очереди лишь держали руль. Остальные в полубессознательном состоянии лежали на дне лодки, не имея сил даже разговаривать. Удивительно, но ни у кого не было ни малейших признаков беспокойства, хотя на горизонте не маячило ни одно судно.

В этих широтах в это время года ночи не бывают по-настоящему темными. Со временем, придя в себя, мы стали всматриваться в горизонт, когда лодку поднимало на гребень волны. Долгое время мы ничего не видели. В конце концов наше терпение было вознаграждено. Вдали замаячило небольшое суденышко. Но мы не могли ничего сделать – только наблюдать за ним и ждать. Казалось, даже небеса молятся за наше спасение.

Матросы определили, что это рыболовная шхуна. По их мнению, если она не свернет с курса, то пройдет рядом и заметит нас. Вскоре мы разглядели на шхуне трехцветный французский флаг. Значит, свои. Надежда на спасение вспыхнула с небывалой силой. Но шхуна шла, не сбавляя скорости и, видимо, не замечая нас. Неожиданно она изменила курс и подошла прямо к лодке. Со шхуны сбросили канат. Матросы привязали лодку, и нас отбуксировали в Сен-Назер.

С причала мы разбрелись кто куда. Голый, босой, дрожащий от холода, я не знал, что мне делать дальше. Никаких идей. Я слепо побрел по улице, готовый к любым неожиданностям. Идти босиком было неприятно, иногда даже больно, но постепенно я привык, стараясь не наступать на острые камни. Города я не знал. Я провел в нем всего два дня, но вовсе не с целью осмотра достопримечательностей, а чтобы избежать бомбежки и постараться попасть на одно из судов, выделенных для эвакуации.

Вдали слышались разрывы бомб, очереди зенитных пулеметов. Но сейчас все это мало меня волновало. Моей главной задачей было как можно скорее найти лекарство от переохлаждения. На пути от порта я не встретил ни души. Остановившись, чтобы решить, куда идти дальше, я каким-то образом уловил, что в кафе на другой стороне улицы теплится жизнь, хотя по времени оно должно было быть давно закрыто. Возможно, через плохо завешенное окно пробивался лучик света, а может быть, я услышал голоса. Я перешел улицу и толкнул дверь. К тому времени я уже не раз попадал в необычные ситуации, но такого увидеть не ожидал. Кафе было битком набито солдатами. Большинство из них стояло, прямо с вещмешками и оружием. Некоторые из них пели, другие кричали. Конечно, все они пили. Топили в спиртном свои печали. Все прекрасно понимали, что утро решит их судьбу. Кто-то попадет в рай, домой в Британию, другие на небеса или в немецкий лагерь.

Замерев на несколько секунд, я задвигался. Мне очень не хотелось, чтобы кто-то наступил своими тяжелыми солдатскими ботинками на мои босые ноги. Я не мог рассчитывать на то, что голого и без гроша в кармане обслужат в баре. Я должен был обслужить себя сам. К счастью, я заметил, что дверь в углу была приоткрыта, и я проскользнул туда. Это оказалась кладовка. Вдоль стен – полки с винами. Пока я разглядывал их, соображая, которая быстрее остановит мою дрожь и поднимет мой дух, в комнату ворвалась хозяйка. От неожиданности она вскрикнула. Я затрясся еще сильнее. С трудом объяснил я ей свое положение, мобилизовав все свои знания французского. Хозяйка стояла молча, как статуя, не выказывая эмоций. Потом сказала: “Подожди здесь!” Я повиновался. Буквально через минуту она вернулась, держа полбутылки бренди в одной руке и пачку “Галуаза” и спички в другой. Только тут я понял, что сначала она не заметила моей наготы. Но когда ее глаза привыкли к темноте,