Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев
Блог «Серп и молот» 2019–2020 читать книгу онлайн
Перед тем, как перейти к непосредственно рассмотрению вопроса о Большом терроре, нужно оговорить два важных момента.
Первый. Самого по себе факта Большого террора, расстрелов по приговорам несудебного незаконного органа 656 тысяч человек и заключению в лагеря на срок 10 лет еще примерно 500 тысяч человек, т. е. тяжелейшего преступления перед народом СССР, как факта не существует по определению. Некоторые особенно отмороженные правозащитники до сих пор носятся с идей проведения процесса над КПСС (правильней будет — ВКП(б)) по типу Нюрнбергского. Эту идею я поддерживаю, голосую за нее обеими руками. Я страстно желаю, чтобы на открытый судебный процесс были представлены те доказательства репрессий 37–38-го годов, которые наши профессиональные и не очень историки считают доказательствами массовых расстрелов и приговоров к 10 годам заключения более чем миллиона ста тысяч граждан СССР. Даже на процесс, который будут проводить судьи нынешнего нашего государства. Но моё желание никогда не сбудется. Попытка провести такой процесс уже была, уже были подготовлены доказательства, которые сторона, обвинявшая КПСС в преступлениях, хотела представить на суд. Да чего-то расхотела. А пока такой процесс не состоялся, пока не дана правовая оценка тем доказательствам, которые свидетельствуют о масштабных репрессиях 37–38-го годов, факт Большого террора любой грамотный историк может рассматривать только в виде существования этого факта в качестве политического заявления ЦК КПСС, сделанного в 1988 году. Мы имеем не исторический факт Большого террора, а исторический факт политического заявления о нем. Разницу чувствуете?
Второе. Историки в спорах со мной применяют один, убойный на их взгляд, аргумент: они работают в архивах, поэтому знают всю правду о БТ, а я — «диванный эксперт», в архивы не хожу, поэтому суждения мои дилетантские. Я, вообще-то, за столом работаю, а не на диване — раз, и два — оценивать доказательства совершенных преступлений, а БТ — это преступление, должны не историки, а криминалисты. Занимаясь вопросом БТ до того, как доказательствам его существования дана правовая оценка, историки залезли за сферу своей компетенции. Я себя к профессиональным историкам не причислял никогда и не причисляю, зато я имею достаточный опыт криминалиста. Как раз не та сторона в этом вопросе выступает в роли дилетанта.
Как раз именно потому, что я имею достаточный опыт криминалиста, я категорически избегаю работы в архивах по рассматриваемому вопросу. По нескольким причинам. Я сторона заинтересованная, я выступаю в качестве адвоката, и не стесняюсь этого, сталинского режима. Заинтересованная сторона в архив должна заходить и документы в нем изучать только в ситуации, приближенной к условиям проведения процессуального действия, т. е. в присутствии незаинтересованных лиц, с составлением соответствующего акта.
(П. Г. Балаев, 18 февраля, 2020. «Отрывки из „Большого террора“. Черновой вариант предисловия»)
-
* * *
Антиалкогольная кампания. Уже запланировав бросить мединститут и перевестись в ПСХИ, я ударно отработал на «Скорой» четыре месяца на полторы ставки, плюс прихватывал еще сверху до пяти дежурств в месяц. Фельдшеров не хватало так же, как и сегодня. Выходило по 200–210 рублей. Скопилась нормальная сумма.
Поэтому когда решал вопрос с переводом в г. Уссурийске, где находился сельхозинститут, я на десять дней, ушедших на это, поселился в гостинице «Уссурийск». В маленьких провинциальных городках особых проблем с гостиницами не было. Питался в ресторане «Уссурийск», расположенном на первом этаже гостиничного здания. В столовых Владивостока я уже заработал гастрит такой степени, что у самого возникало подозрение — не язва ли там у меня? А столовые Уссурийска — это такая штука, что первый же обед в одной из них обернулся бессонной ночью из-за боли в желудке.
В субботу, после того, как в пятницу досдал пару экзаменов в разнице программ меда и ветеринарного факультета, обедал в ресторане «Уссурийск». Ресторан был вообще-то закрыт на спецобслуживание. Но официантки меня знали — уже почти неделю обедал там и ужинал — посадили за дальний столик.
Спецобслуживание было — свадьба. Разумеется, в соответствии с политикой партии, безалкогольная свадьба.
Одна из официанток, за столик которой я чаще всего попадал и мы уже были почти как старые знакомые, предложила мне бутылочное пиво с Хорольского пивзавода с тем, чтобы я досидел до конца свадьбы и составил ей компанию для лицезрения этого действа.
Она в перерывах между разносами блюд к свадебному столу присаживалась ко мне и мы вдвоем ухахатывались с того, что происходило на свадьбе.
Девушка уже обслужила достаточное число безалкогольных свадеб, чтобы точно, почти по минутам, предсказывать события. И меня удивляла точностью прогнозов.
Начало в стиле «То ли лешего хоронят, ведьму ль замуж выдают…» — грустная компания на фоне бравурного марша Мендельсона. Истерика тамады, пытающегося расшевелить трезвое свадебное общество.
Официантка точно предсказывала все главные моменты: когда придут комсомольские активисты поздравить молодых с их бракосочетанием в стиле Перестройки, когда придет комиссия народного контроля и проверит — не продает ли ресторан гражданам брачующимся и их гостям алкогольный дурман… Все пришли, все проверили, все отчитались. И потом сама комиссия народного контроля, сняв повязки, заняла место почетных гостей. А под столами возникли ящики с сорокоградусной. На стол бутылки не выставлялись. Разливалась алкогольная отрава под столом в графины с морсом. А потом из графинов — «Горько!».
В конце концов свадьба стала похожа на свадьбу, с «Цыганочкой» и вальсом, с нормальным свадебным финалом — дракой.
* * *
И чем дольше длилось генеральное секретарство Михаила Сергеевича, тем его сильнее «любили», да он и сам делал все, от него зависящее, для этого. Одна антиалкогольная компания могла гарантировано убить репутацию любого политика, пойти на нее можно было только в состоянии тяжелой алкогольной же интоксикации, в состоянии полной невменяемости. Особенно в том варианте, в котором она была проведена. Но об этом и так хорошо известно.
Гораздо менее известно, точнее, стало фактом умолчания, что Перестройка повлекла за собой самое настоящее комсомольско-активистское бешенство. Все эти Сирожи Матлины, под предводительством парткомов, как будто обожравшись политической виагры, стали в буквальном смысле терроризировать тех комсомольцев, которые проявляли недостаточную активность в общественной жизни. Апофеозом этого терроризма стали «Ленинские зачеты». Это такой отчет за год каждого комсомольца о проделанной работе.
«Ленинский зачет» был и до Горбачева. Сам по себе он представлял формализованную дуристику, которая воспринималась нами, как мероприятие для галочки, никому совершенно не нужное. Раз в год мы брали тетрадки, туда красивым почерком, разноцветными фломастерами вписывали участие наше в разных общественных мероприятиях по комсомольской линии, разрисовывали это буденовками и знаменами, вклеивали вырезки из газет, журналов, украшали тетрадки коллажами из открыток, вписывали туда цитаты из работ Ленина и материалов съездов.
Потом собиралось комсомольское собрание, в президиум садились комсорги, представитель парткома. Мы выходили к президиуму, представляли ему эти тетрадки и отчитывались о своей общественной работе — кто сколько политинформаций прочел, стенгазет нарисовал, подшефных пионеров посетил, короче, каждый судорожно вспоминал факты своей комсомольской работы, чтобы хоть что-то ляпнуть о ней. А еще, не дай бог, если какая-то зараза вспомнит, что ты когда-то субботник прогулял или на демонстрацию не пошел! Несдача «Ленинского зачета» грозила реальной перспективой исключения из комсомола, которое автоматически за собой влекло и исключение из института.
Причем, вот что интересно. На курсе учился парнишка-баптист. Он не будучи комсомольцем спокойно поступил в институт, разумеется, никаких «Ленинских зачетов» не сдавал, никто его ни на что не напрягал, и он спокойно учился. Но исключенных их комсомола выгоняли из института.
Так до Перестройки эта процедура, сдача «Ленинского зачета», хотя бы проходила формально. Все понимали, нужно для галочки отчитаться о мероприятии — отчитаемся.
Но во время начала Перестройки был объявлен бой формализму! Пошли несдачи и пересдачи «Ленинского зачета». Выговора с занесением.
Да еще проверяли знания работ величайшего теоретика марксизма-ленинизма Михаила Сергеевича Горбачева! Его статьи, выступления на Пленумах и съезде мы конспектировали, на семинарах общественных наук за их знание дрючили уже всерьез, в билеты экзаменов вопросы по ним были включены.
Конечно, комсомолец обязан заниматься общественной работой. Но кто превратил комсомол в организацию с обязательным членством для всей молодежи, постигшей возраста 14 лет? И кто превратил комсомольскую организацию института в трамплин для карьеристов?
Как молодежь относилась ко всей этой попытке перестроечных гаденышей, вдохновленных идеями Горбачева, побороть формализм в комсомоле? Разумеется, с ненавистью.
Это нужно знать и помнить: Перестройка началась с того, что прикрываясь трескучими псевдоленинскими фразами, партийно-комсомольская номенклатура окончательно дискредитировала и сам комсомол, и социализм.
Мне особенно нравится выражение М. С. Горбачева, цитата из его книги о Перестройке:
«Меня давно привлекала замечательная ленинская формула: социализм — это живое творчество масс.»
Стоит только чуть поскрести почти любого нынешнего идеолога-пропагандиста «демократии», заставшего по возрасту СССР и Перестройку, так там вылезет его прошлое, в котором он аж задыхался от восторга: «…социализм — это живое творчество масс».
Как будто машиной времени были переброшены крикливые болтуны из троцкистской оппозиции 20-х годов, которые так же, прикрываясь Лениным, вели борьбу с бюрократами-сталинцами, требуя «живого творчества масс», в 80-е годы. Только им тогда не дали возможности начать строительство «социализма с человеческим лицом». Сирожи Матлины тогда пошли рыть каналы в зэковских робах, в лучшем для них варианте.
* * *
А у меня тогда начался один из самых счастливых
