Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

Уже в начале 70-х годов XV века великий князь и крымский хан признали друг друга «братьями», а в 1474-м подписали шертные грамоты «о любви и дружбе». Союзники обязывались не воевать между собой и «против недругов стояти заодно». Перед отправкой в Крым для заключения этого альянса послу боярину Беклемишеву дали наказ, что полученный от хана ярлык не должен содержать ни слова о регулярных и фиксированных поминках. Ведь в таком случае они приобретали опасное сходство с данью, что было недопустимо для крепнувшего Русского государства прежде всего с точки зрения международного престижа. Одновременно боярину разрешалось не скупиться на обещания богатых даров отдельным крымским чиновникам и вельможам, которые будут за «чеканную монету» (а чаще за соболью шубу) лоббировать интересы Москвы при ханском дворе.

Московская щедрость быстро пришлась по вкусу татарским партнерам. Например, в 1491 году Менгли Гирей писал Ивану III: «Ныне братству примета то, ныне тот запрос: кречеты, соболи, рыбей зуб». Со временем аппетиты крымских правителей только росли. В 1508 году тот же Менгли, помимо прочего, запрашивал уже у Василия III «кречата белого, который лебеди ловит, да серого кречата дикомыта, да высокого кречата, да белого ястреба, да… пять кречатов… три сороки добрых соболей, да шесть великих зубов рыбьих, да горла черных лисиц…» Еще хан рассчитывал получить «пять одинцовъ добрых соболей… серебряну чару… в которую бы два ведра вмещалися… да и с черпальцем серебряным, и язъ бы за все из нее пил, а тебя брата своего поминал, аж Бог помилует». Последнее особенно трогательно: Менгли Гирей не просто требовал подарки, а старался мотивировать своего московского «брата» на щедрость апелляцией к самому Богу. Учитывая, что ислам формально запрещал употребление горячительных напитков, просить помилования для Василия Ивановича владыка Тавриды, видимо, собирался не у Аллаха. Не стеснялись вымогать себе поминки также крымские мурзы, послы и чиновники.

Некоторые пытаются трактовать такие поминки как дань. Справедливости ради согласимся, что дары крымскому хану и впрямь отличались от подобной практики, сложившейся между великими князьями московскими и другими монархами. Во-первых, в Тавриду «гостинцы» отправлялись постоянно и в огромных количествах. Во-вторых, крымской стороной это действительно воспринималось как некое логическое продолжение или хотя бы замена русских выплат Орде времен зависимости.

Однако во всех международных документах такие подарки фигурируют именно как поминки. Никакой регламентации в дипломатических договорах до Смутного времени данная практика не имела. Московские дипломаты всячески подчеркивали, что «в пошлину государь наш не пришлет никому ничего».

Здесь не помешает отметить разницу в восприятии даннических отношений на Западе (Великое княжество Московское в этом плане отнесем сюда же) и Востоке. Западный подход к вопросу отличался большей утилитарностью. Взять, к примеру, пресловутую «Юрьевскую дань», которую должен был платить Ливонский орден Русскому государству за владение Дерптом (Юрьевом). Ливонцы не находились в политической зависимости от Москвы: все ограничивалось исключительно экономическими обязательствами.

В случае с Крымом и любым другим татарским государством подобное было невозможно. Являясь данником, Иван III никак не мог называться «братом», то есть равным, крымскому хану, а, напротив, считался бы его вассалом. Кто-то скажет, что все это – игра слов: регулярно возили в Крым обозы добра – значит, дань. Только вот с крымским голдовником не стали бы разговаривать на равных сильнейшие монархи Запада и Востока. Например, сам Василий III не признавал братом магистра Ливонского ордена, поскольку тот официально подчинялся Священной Римской империи (пусть даже формально, что отлично понимали в Великом княжестве Московском). Низкий статус данника на международной арене неминуемо ограничивал возможности его внешней торговли, а также политического и военного сотрудничества с другими державами.

Как ни называй эти дипломатические инвестиции, долгое время они окупались сторицей. В 1480 году абстрактные «недруги» из шертных грамот образца 1474 года обрели вполне конкретные воплощения в лице польско-литовского правителя Казимира и большеордынского хана Ахмата. Напомним, что чуть позже русско-крымский союз показал «двухсотпроцентную» эффективность: нападение сил Менгли Гирея на Подолию не дало Литве вмешаться в Великое стояние на Угре и тем самым помогло Москве пересилить Ахмата. Это не единственный пример, когда правитель Тавриды добросовестно следовал букве соглашения. Спустя два года после событий на Угре Менгли Гирей захватил и разграбил принадлежавший Литве Киев.

С точки зрения современного человека, позиция Москвы может показаться варварством и даже предательством: подталкивать потомков того самого «поганого» и «безбожного» Батыя к разорению матери городов русских! Под чьей властью ни находилась бы киевская земля, там проживали православные и преимущественно русские люди. Между прочим, в ходе крымского набега подверглась разграблению святая святых – Киево-Печерская лавра. Все это еще раз доказывает, что вопросы веры и исторических корней всегда отходили на задний план на фоне феодальной принадлежности. Посыл Ивана Великого киевлянам был предельно ясен: «Ваш господин не в состоянии защитить вас от крымчан, с которыми у нас любовь, дружба и братство». Так почему бы не перебежать на сторону Москвы, как это сделают, к примеру, верховские земли, и больше не опасаться незваных гостей из Тавриды?

Не забыли союзники и про ослабевшую, но все же недобитую Большую Орду. В борьбу с ней наконец была вовлечена и Казань, попавшая под московское влияние. В 1493 году объединенные силы Москвы, Крыма, Ногайской Орды и волжского ханства совершили поход против сыновей хана Ахмата (Ахматовичей).

Выходит, утверждение на казанском престоле великокняжеского ставленника и по совместительству пасынка Менгли Гирея не внесло разлада между Москвой и Бахчисараем, а только укрепило дружбу. С другой стороны, «таймер» до их противостояния за Казань начал отсчет, ведь крымские позиции на Волге укреплялись параллельно с московскими.

Первые ростки этой конфронтации проклюнулись еще при Иване III. В 1503 году Менгли Гирей вступился за своего младшего пасынка Абдул-Латифа, который ненадолго (с 1497 по 1502 год) сменил старшего брата на казанском престоле, но в итоге впал в немилость великого князя, был смещен и взят под стражу в Вологде. Крымский хан предъявил ультиматум Ивану III, чтобы тот освободил узника и вернул его к себе на службу. В противном случае Менгли грозился разорвать дипломатические отношения и отменить все союзные договоренности. Под давлением Тавриды русский государь несколько смягчил свое решение касательно Абдул-Латифа. Заточение сменили «домашним арестом» в кремле, и этого хватило для нейтрализации конфликта.

По-настоящему ссориться из-за Казани союзники все еще не собирались. Менгли Гирей даже предпочел напрямую не вмешиваться в Русско-казанскую войну 1505–1507 годов. Более того, Таврида пыталась играть роль примирителя в данном конфликте. Забегая вперед: в 1509 году Василий III напишет крымскому правителю, что выполнил его просьбу и