Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

В 1510 году она прибыла в Великое княжество Московское, чтобы проведать своего младшего сына Абдул-Латифа, которому великий князь пожаловал удел. Оттуда царица направилась прямиком к Мухаммед-Эмину на берега Казанки, где задержалась на десять месяцев. Целью этих визитов стало не только утоление материнской тоски, но и налаживание русско-казанских контактов. Еще в 70-е годы XV века, сделав ставку на покровительство Москвы, царица по-прежнему считала ее главным гарантом благополучия своих чад. Вскоре после московско-волжского турне Нур-Салтан состоялись обмены посольствами и заключение в 1512 году «вечного мира» между двумя государствами.

Но тяжелая болезнь и смерть Мухаммед-Эмина в 1518 году спутали все карты в русско-казанской дипломатии. Сам хан так и не оставил мужского потомства. А его младший брат Абдул-Латиф, которого казанцы настойчиво просили отпустить к себе, чтобы возвести на трон, внезапно умер в Москве в самом расцвете сил за год до кончины хворого Мухаммед-Эмина.

К этой «детективной» истории вернемся позже. Пока лишь кратко отметим, что правящая в Казани династия Улу-Мухаммеда прервалась и великому князю надлежало предложить какую-то альтернативу. Ею стал московский вассал, касимовский царевич Шах-Али (Шигалей), не имевший никаких прав на казанский престол. Будучи потомком большеордынских ханов, он априори вызывал ненависть большинства казанцев и тем более крымчан. В таком выборе Василия III просматривается определенный расчет[30], который, увы, не оправдался. Уже в 1521 году в Казани произошел переворот и к власти пришел ставленник Тавриды Сагиб Гирей.

С тех пор начинается открытая и ожесточенная борьба между Москвой и Бахчисараем за влияние над волжским ханством. Обе стороны делали все возможное, чтобы усадить и покрепче «приклеить» к казанскому трону своего ставленника. Но адгезия между престолом и ханами оставляла желать лучшего. То и дело определенная группировка казанских феодалов смещала неугодного правителя и обращалась за новым к Москве или Крыму в зависимости от своей политической ориентации. Некоторым сверженным «везло» особенно, как, например, убитому в 1535 году Джан-Али.

Когда прорусски настроенные силы брали верх, в Москву из Казани направлялись посольства из кадиев, мурз, беков, мулл и других представителей духовенства. Они били челом великому князю и либо просили назначить им нового хана, либо предлагали свою кандидатуру на утверждение. Очередной московский протеже садился на «скользкий» казанский трон и подписывал шертные грамоты «о дружбе и любви» с русским государем. Именно по такому сценарию развивались события в 1519 году, когда Москва привела к власти Шаха-Али. Сохранялся подобный паттерн и позже.

Были случаи, когда казанские послы брали инициативу в свои руки и способствовали смене власти в ханстве. К примеру, в 1531 году представители крымского ставленника Сафы Гирея не стали защищать его интересы в Москве, а попросили великого князя вернуть на трон того самого ненавистного Шаха-Али. Дело в том, что совсем недавно казанцы потерпели ряд поражений от московских воевод и готовилось новое масштабное наступление русских войск на Волге. Решив не дожидаться катастрофы, послы предпочли заранее перейти на сторону победителей. В периоды сильного крымского влияния казанская дипломатия, напротив, шла на всяческие ухищрения против Москвы. Волжское ханство могло вести переговоры, обещая «быть в мире с великим князем», в то время как отряды казанцев совершали набеги на муромские, костромские, галицкие, вологодские и другие земли. Именно так действовал в 1538 году ранее вернувший себе трон Сафа Гирей.

Стоит отметить, что и во времена своего протектората над Казанью Москва не была на все сто процентов застрахована от военных вторжений со стороны восточного соседа. Ханы периодически подпадали под влияние разных политических лагерей, да и уследить за активностями всех мурз и беков они не могли физически.

Подобные эпизоды болезненно воспринимались московской дипломатией, пытавшейся затушевать их в глазах «мировой» общественности. Так, в переписке с литовцами москвичи оправдывали набеги казанцев времен правления русского ставленника Джан-Али молодостью и глупостью хана, который потом остепенился и одумался. «Ныне был государь, посадил на Козани Яналея царя, и он молодостию да учал не по тому быти, нестройно…» – объясняли в Москве. Свержение и убийство этого верного друга великого князя трактовались как измена со стороны казанцев. Точно так же обставлялись и любые другие их действия, направленные против Русского государства. Ведь оно вовсе не вело никакого наступления на Казань, а, согласно официальной дипломатической доктрине, лишь боролось за принадлежащее ему по праву влияние. Еще Иван III сажал там «со своей руки» ханов и принимал у них шерть – другого обоснования для волжской экспансии Москве не требовалось. Аналогичная прецедентная практика господствовала в то время и на Западе, и на Востоке. В ответ у Тавриды всегда находились свои аргументы и прецеденты, которые обосновывали уже крымские аппетиты в Казани.

Московско-казанско-крымская дипломатия: от любви до ненависти

Из всех внешнеполитических треугольников с участием Русского государства московско-крымско-казанские контакты отличались, пожалуй, наибольшим накалом страстей. Со времен Василия III и вплоть до самого 1552 года волжское ханство оставалось ареной дипломатической борьбы между Москвой и Бахчисараем. И «дипломатическая» вовсе не означала «бескровная». Конечно, это был не Окский рубеж, где непрерывно и в огромном количестве гибли воины с обеих сторон. Но и в подковерных играх за влияние над Казанью не обходилось без человеческих жертв. Страдали простые люди, ратники, купцы, дипломаты, чиновники и даже сами ханы. Хотя так было не всегда. Как и в случае с Турцией, московско-крымские отношения развивались «от любви до ненависти». Казанское ханство сперва выступало в них консолидирующим фактором и только в 20-х годах XVI века окончательно превратилось в извечную спорную территорию. Ничего удивительного в таком развитии событий нет, ведь с самого начала «любовь» с крымчанами имела довольно высокую цену в виде богатых поминок[31] (дипломатических даров) и базировалась на наличии общего врага – Большой Орды. Враг оказался не вечен, а на дары была щедра не только Москва, но и Литва. Вошедшую же в сферу московских интересов Казань объединяли с братским Крымом вера, общее ордынское прошлое, а также крепкие династические и торговые связи.

Впрочем, когда в 1462 году установились первые русско-крымские дипломатические сношения, казанский вопрос никакой роли в них не играл.