Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

чтобы защитить их от капающего масла. Конституционные юнионисты несли не только факелы, но и колокольчики, в тонком намеке на имя своего кандидата. Последователи Дугласа были «Маленькими гигантами» или «Маленькими дагами», а организации Брекинриджа носили менее красочное название «Национальные демократические волонтеры».[811]

Все партии активно прибегали к подобной политической демонстрации, но исторически сложилось так, что больше всего в ней нуждались и полагались на неё виги. Они довели до совершенства кампанию типа «ура», характеризующуюся массовыми празднествами, живописными символами — такими, как бревенчатая хижина и бочка сидра, — которые подчеркивали скромное происхождение и демократические вкусы их кандидата, привлекательными стереотипами о нём, а также тем, что самого кандидата держали в тени, чтобы он не показал свою некомпетентность или не сделал бестактного откровения.

Сейчас никто не считает Линкольна кандидатом «на ура», и поэтому кампанию 1860 года редко признают кампанией «на ура». Но на самом деле республиканцы были естественными наследниками вигов. Они использовали тактику «ура», чтобы прикрыть неумелого кандидата в 1856 году, и в 1860 году они снова применили «ура». Они полагались на «Широкие пробуждения», чтобы обеспечить шум, зрелище и возможность участия. Для ликования они непрерывно распевали «Разве я не рад, что присоединился к республиканцам». Они стереотипно представляли Линкольна как «честного старого Эйба», сына фронтира. Для символизма они использовали рельсы или копии рельсов, которые он расщепил, неся их в процессиях, чтобы напомнить всем, что, хотя он и был вигом, он не несет на себе аристократического пятна. Что касается разрешения кандидату повысить голос, то они не стали ждать, пока он станет эффективным и находчивым оратором, а сразу сказали ему то же самое, что говорили Гаррисону и Тейлору. Уильям Каллен Брайант твёрдо сообщил Линкольну, что его друзья хотят, чтобы он «не произносил речей и не писал писем как кандидат». Линкольн подчинился, по крайней мере, в том, что касалось публичной видимости: он не делал никаких заявлений и держался очень близко к Спрингфилду.[812] Но, несмотря на свою незаметность, он был весьма активен, совещаясь с партийными вождями, беседуя с газетчиками, направляя по письмам ход кампании и сглаживая трения в партийной организации. Все, кто наблюдал за ним, начали замечать, что он был человеком удивительной рассудительности и способностей.[813] Но этот факт редко доводился до сведения избирателей, большинство из которых знали его только как «Честного старого Эйба». Одна демократическая газета жаловалась, что если бы его кандидатура не была выдвинута одной из ведущих партий, то это было бы расценено как фарс: «„Он честный!“ Да, мы это признаем. А кто не честен? „Он стар!“ Таких тысячи. „Он переломал рельсы!“ Какой фермер из глубинки не делал этого? Но что он сделал для своей страны? Разве он государственный деятель?»[814] Не было очевидно, что доказательство его государственной мудрости могло бы значительно повысить его привлекательность для избирателей, и ораторы и редакционные писатели не прилагали особых усилий, чтобы продемонстрировать пригодность Линкольна для президентства.

Под всем этим весельем и азартом, которые использовались для создания энтузиазма избирателей, все партии полагались в основном на два средства коммуникации — агитационных ораторов и яростно пристрастных газет — для ведения реальной борьбы со своими соперниками. В этих аспектах республиканцы демонстрировали энергичность, инициативу и уверенность в себе, заметно отличаясь от своих противников. Республиканцы легко собирали деньги, легко и эффективно организовывались, наводняли Север ораторами и агитационной литературой. Они также приложили немало усилий, чтобы повысить авторитет партии среди избирателей-иммигрантов. Во-первых, они включили в Чикагскую платформу пункт, осуждающий изменения в законах о натурализации или в законодательстве штатов, «посредством которых права гражданства, до сих пор предоставляемые иммигрантам… будут урезаны или ущемлены». Во-вторых, выступая за закон о приусадебных участках, они предложили, чтобы иммигранты-неграждане имели право на получение приусадебных участков. В-третьих, отвергнув Бейтса, который был «Незнайкой», и назвав Линкольна своим кандидатом, они отказались от своих нативистских пристрастий. В-четвертых, они назначили специальное бюро в рамках организации кампании для обращения избирателей-иммигрантов в республиканскую веру, а главой этого подразделения сделали Карла Шурца, немца сорок восьмого года. Шурц, чья энергия превышала только его самолюбие, усердно работал над этой операцией, и нет сомнений, что он привлек многих иммигрантов, особенно протестантских, к республиканскому делу. Позже, после апофеоза Линкольна, когда люди из числа иммигрантов захотели вспомнить, что они внесли существенный вклад в его избрание, а республиканцы захотели забыть, насколько близки они были к «Незнайкам», возникла легенда о том, что Линкольн выиграл голоса иммигрантов и что это сыграло решающую роль в его избрании. Эта легенда вошла в историю. Но ещё в 1941 году Джозеф Шафер показал, что на самом деле большинство иммигрантов, особенно немецкие католики, которых было значительно больше, чем немецких протестантов, голосовали против Линкольна. Поскольку ирландцы оставались непоколебимыми демократами, это означает, что нативистские предрассудки и реакция иммигрантов на эти предрассудки были наиболее глубокими там, где речь шла о религии, а также об «иностранном» происхождении. Более поздние и более тщательные исследования подтвердили, что религиозные, а не этнические предрассудки были первичны в нативизме, и что, хотя Линкольн, возможно, и получил поддержку большей части протестантского иммигрантского меньшинства, он очень мало продвинулся вперёд среди католиков, как немецких, так и ирландских, которые составляли основную часть иммигрантского населения. Только значительная поддержка коренных избирателей компенсировала значительное большинство иммигрантов, выступавших против него.[815]

В нескольких отношениях выборы 1860 года стали «кампанией, подобной которой не было в американской истории». Во-первых, тот факт, что в гонке участвовали четыре основных кандидата, придал новый поворот политической системе, которая развивалась в контексте двухпартийных состязаний. Теоретически, четыре кандидата представляли избирателям необычайно ясные альтернативы по вопросу рабства и, в некоторой степени, по вопросам тарифов, свободных земель и Тихоокеанской железной дороги, но зачастую выбор человека зависел не от того, какому кандидату он отдает предпочтение, а от того, кто из них имеет больше шансов победить кандидата, против которого он выступает. Уже объяснялось, что для победы Линкольну достаточно было удержать штаты, занятые Фремонтом, и получить дополнительно 35 голосов выборщиков от Пенсильвании (27), Индианы (13), Иллинойса (11) и Нью-Джерси (7). И если бы его оппозиция разделилась на три части, он почти наверняка победил бы во всех этих штатах. Таким образом, электоральная логика фактически вынуждала организации трех оппозиционных партий в штатах попытаться сделать то, что не удалось их национальным организациям, а именно создать некую коалицию. Однако, если необходимость была велика, то препятствия на пути «слияния», как его называли, были огромны. На пути стояла вся горечь старой вражды между Бьюкененом и