Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

Леконт был окончательно изгнан из операционной известием о предстоящей ампутации. Ему было невыносимо смотреть, как у дочери отнимут ногу. Вместо этого он вызвал машину, решив, что горячий душ и крепкий ночной сон — то, что ему сейчас нужно больше всего. Снаружи уже стемнело, и под тамариндовыми деревьями во дворе больницы спали целые семьи. В траве рядом с ними мерцали свечки.

Шофер повез Леконта по авеню Джона Брауна через темный город.

— Где мы? — спросил врач.

— Вот он.

Леконт выглянул в окно. Отель, который он давно считал своим столичным пристанищем — с баром, где когда-то они с женой выпивали, и верандой, где он заказывал себе кофе, — был разрушен. Остались лишь оголенный холм с пальмами, качавшимися на склоне, и тысячи звезд над безжизненным городом.

— Может, остался какой-нибудь другой? — спросил шофер.

Леконт ответил не сразу. Затем в отчаянии, чувствуя, что ему некуда больше поехать, что этот город совершенно ему не знаком, словно он никогда не бывал здесь раньше, доктор велел отвезти его к особняку Ке-Жарден, в Жювана.

На пороге появился Тессьер, отрешенный, как призрак в собственном мавзолее. Он засунул мизинец глубоко в ухо.

— Пониженное давление причиняет большой дискомфорт, — проговорил судья.

В доме все выглядело так, словно землетрясение случилось только что. В тех местах, где при толчках рухнули куски кровли, на мраморных полах образовались трещины, груды битого фарфора были сметены к стене.

Тессьер сообщил:

— Я уволил Атамиз.

— Зачем?

— Чтобы всецело отдаться горю, нужны уединение и ничем не нарушаемый покой.

У Леконта перехватило дыхание.

— Надин? — спросил он. — Ты знаешь наверняка?

— Я сам пошел проверить квартиру. Возможно, это была ошибка. Теперь всякий раз, когда я закрываю глаза, передо мной встает эта груда обломков. Я не могу спать. Так и вижу ее там в тот последний день, на кухне: она слышит грохот, выскакивает на балкон и погибает, пытаясь получше рассмотреть, что случилось.

Леконт внезапно осознал, что местоположение — это практически все, что можно сказать о людях, погибших при землетрясении. Про каждого из них говорили, где он погиб, а не от чего и даже не для чего он жил; это был и некролог, и эпитафия.

— Мари, конечно, во всем винит меня, — продолжал Тессьер. — И она права! В конце концов, это я уступил и позволил дочке переехать в тот проклятый дом.

Не зная, что еще сказать, смущенный горем, куда более глубоким, чем его собственное, Леконт осведомился о Мари-Мишлен.

Судья махнул рукой.

— Она улетела первым же рейсом и клянется, что никогда не возвратится.

— В Ке-Жарден?

— Ко мне. В Порт-о-Пренс. В эту страну. Не знаю. Она переехала к нашему сыну в Помпано-Бич[126].

Уезжая из больницы, Леконт чувствовал, что непременно должен поведать кому-нибудь о своих переживаниях или он не выдержит и умрет. Но сейчас, в разрушенной прихожей дома своего шурина, перед лицом его огромной и невосполнимой утраты Леконт устыдился своего относительного благополучия.

— Анайя провела под завалами в школе медсестер двенадцать часов, — сообщил он. — В конце концов ее вытащили студенты юридического факультета. Но она жива.

Врач вытащил из кармана долларовую монету.

— Этим она купила себе жизнь.

Тессьер взял монету.

— Адокином?

Леконт рассказал, как Анайя стучала им по столбику медицинской койки, пока не прибыла помощь.

— Ортопед говорит, что не сумеет спасти ей ногу.

Тессьер хмыкнул — то ли насмешливо, то ли сочувственно, Леконт не понял.

— Когда-то мне казалось, что отец может мечтать о многом для своих детей, — промолвил он, беря Леконта под руку. — Но теперь я вижу, что есть только одна вещь, на которую мы вправе уповать на этом забытом богом острове.

— И что же это? — спросил Леконт.

— Что мы умрем раньше их.

* * *

Через неделю после землетрясения Дади Мальбранш, старый врач из Жереми, уволился из Департамента здравоохранения. Это стихийное бедствие его доконало. Он заявил Леконту, что столь колоссальная катастрофа — это слишком для такого старика, как он, и попросил Венсана вернуться в Гранд-Анс и занять его должность.

— Я больше ни в ком так не уверен.

— А Божоле?

— Я здесь директорствую дольше, чем Божоле живет на свете, — ответил Мальбранш.

Ради этой самой должности Леконт трудился всю свою жизнь, но он без малейших колебаний отказался от нее. Фактически воспользовался этой возможностью, чтобы оставить департамент раз и навсегда. Заявив, что при нынешних обстоятельствах, с учетом серьезных травм дочери, он не в состоянии как следует исполнять свои обязанности, Леконт попросил отставку, чтобы проводить больше времени с Анайей.

Дади Мальбранш умолял его передумать.

— Сейчас ты нужен нам больше, чем когда-либо! — восклицал он. — Как надежные руки на штурвале во время шторма.

Но Венсан не захотел расставаться с дочерью.

— Так и думал, что ты ответишь что-нибудь в этом роде, — сказал Дади. — И у меня есть другое предложение.

В итоге он предложил Леконту должность временного руководителя службы по оказанию медицинской помощи Порт-о-Пренсу, и тот пообещал подумать.

2

Ти Папа Пикан сказал, что Зо и Анайя — не Адам и Ева. Мир был уже стар, и рай закончился, когда они вступили в него. Настала пора землетрясений и гибели городов. От бесконечных пожаров валил черный дым. На равнине под натянутыми простынями жили десять тысяч семей.

День перестал делиться на отрезки. Не стало ни рассвета, ни сумерек. Только белые вспышки боли и зноя, неприятный привкус во рту и потерянность во времени. Ноги Анайи распухли и покрылись пятнами цвета позеленевшей меди. Они казались чужими из-за того, что девушка не могла ими пошевелить. Долгое время было темно, и она лежала в траве. Потом осталась одна под ярким светом. Нога была инфицирована, и хирурги хотели ее отнять.

Анайе снился идеальный Порт-о-Пренс, в котором землетрясение вызвало не разрушения, а чудесное возрождение. Там, среди белоснежных зданий, был Зо; он держал в руках портфель и говорил вещи, которых никогда не сказал бы в реальности, с чуждыми ему произношением и лексиконом. Поэтому, когда лихорадка наконец спала и девушка очнулась в длинной жаркой больничной палатке, ею овладела страшная подавленность, какой она не испытала бы, если бы не привидевшийся ей прекрасный город, где через реки были перекинуты красные подвесные мосты, а в эстуариях гнездились розовые фламинго. Анайе захотелось немедленно вернуться в свой сон.